немедленно бросился в изолятор. Запястья девушки были замотаны бинтами. Она казалась такой маленькой, худой и несчастной, что сердце Гилберта перевернулось.
'Я никогда больше не допущу, чтобы она сделала с собой такое!” – поклялся он мысленно.
– Мы едва вас не потеряли, – прошептал он. – Представляете, что обо мне подумали бы! Что это я довел вас до самоубийства.
Эшли с трудом выдавила некое подобие улыбки.
– Прошу прощения. Но все казалось таким…, таким безнадежным.
– Вот тут вы ошибаетесь, – возразил доктор Келлер. – Разве вы не хотите, чтобы вам помогли, Эшли?
– Разумеется.
– Тогда придется довериться мне. Нам еще вместе работать и работать. Не могу же я один трудиться за двоих. Ну, что скажете?
– Что от меня потребуется? – спросила Эшли, немного помолчав.
– Прежде всего обещайте, что никогда больше не выкинете ничего подобного.
– Так и быть, обещаю.
– И не сомневайтесь, того же я потребую от Тони и Алетт. Ну а сейчас вам нужно поспать.
Погрузив Эшли в сон, Гилберт немедленно вызвал Тони.
– Эта эгоистичная тварь пыталась прикончить нас! Думает только о себе! Теперь понимаешь, почему я ее терпеть не могу?
– Тони…
– И слышать ничего не желаю!
– Может, все-таки успокоитесь?
– Я совершенно спокойна.
– Дайте слово, что никогда не причините Эшли зла.
– С какой это радости?
– Неужели не понимаете, что вы – часть Эшли? Рождены ее болью. Еще не знаю, через какие ужасы вам пришлось пройти, Тони, но уверен, что это было нечто кошмарное. И не только для вас, но и для Алетт с Эшли. У вас много общего. Нужно помогать друг другу, а не делать пакости. Ну как, даете слово?
Тони не ответила.
– Тони, я прошу вас.
– Придется, наверное, – не слишком убедительно буркнула она.
– Спасибо. Не хотите потолковать об Англии?
– Не хочу.
– Алетт, вы здесь?
– Да.
«Интересно, кретин, где я, по-твоему, должна быть»?'
– Я хочу, чтобы вы принесли такую же клятву, как и Тони. Не причинять вреда Эшли.
«Эшли, Эшли, словно больше заботиться не о ком! А мы? Что будет с нами?»
– Алетт!
– Ну хорошо, хорошо…
Шли месяцы, но положение оставалось прежним Никаких признаков улучшения. Гилберт часами просматривал свои записи, советовался с коллегами, звонил в другие больницы, пытаясь понять, в чем ошибается. Кроме Эшли, у него были и другие пациенты, но ни о ком он так не тревожился. Странная, несчастная девушка! Какое невероятное, непримиримое противоречие между ее беззащитностью и уязвимостью и темными силами, играющими ее жизнью.
Каждый раз, беседуя с Эшли, Келлер испытывал непреодолимое желание защитить ее, укрыть от опасностей, оградить и успокоить.
'Она мне как дочь… Не правда, зачем я вру себе? Кого стараюсь обмануть? Признайся, идиот, что ты влюбился по уши”.
Не в силах больше выносить создавшееся положение, Келлер решил признаться во всем Луисону.
– У меня проблема, Отто, – сокрушенно начал он с порога.
– А я думал, это прерогатива наших пациентов.
– Это касается одной из наших пациенток. Эшли Паттерсон.
– Вот как?
– Я обнаружил…, обнаружил, что меня влечет к ней.
– Обратная связь?
– Что-то в этом роде.
– Знаете, Гилберт, это может быть крайне опасно для вас обоих.
– Знаю.
– Ну, раз вы все понимаете… Только прошу вас, поосторожнее.
– Даю слово.
НОЯБРЬ.
Сегодня утром я подарил Эшли дневник.
– Это для всех троих, Эшли. Пусть лежит в вашей комнате. Всякий раз, когда у вас возникнет какая-то мысль, которую захочется записать вместо того, чтобы сообщить мне, не стесняйтесь.
– Хорошо, Гилберт.
Месяц спустя доктор Келлер занес в собственный дневник:
ДЕКАБРЬ.
Все остановилось на мертвой точке. Тони и Алетт отказываются говорить о прошлом. Все труднее становится убедить Эшли подвергнуться гипнозу.
МАРТ.
Ее дневник по-прежнему пуст. Ни одной строчки. Не совсем ясно, кто сопротивляется сильнее – Тони или Эшли. От них словно исходят волны вражды. Когда я гипнотизирую Эшли, Тони и Алетт показываются всего на несколько минут. И ни за что не желают обсуждать прошлое.
ИЮНЬ.
Я регулярно беседую с Эшли, но чувствую бесполезность этих мер. Дневник все еще не тронут. Я подарил Алетт палитру и краски. Надеюсь, что, если она начнет писать, скорее наступит перелом.
ИЮЛЬ.
Что-то происходит, но не уверен, что это признак прогресса. Алетт написала изумительный пейзаж – вид из окна на сад и беседку, Я похвалил картину, и Алетт, похоже, очень обрадовалась. Но в тот же вечер от холста остались одни лоскуты.
Как-то доктор Луисон попросил Келлера зайти к нему. За чашкой кофе психиатры долго обсуждали дела.
Было решено выписать нескольких пациентов с признаками стойкого улучшения. Зашла речь и об Эшли.
– По-видимому, следует попробовать групповую терапию, – вздохнул Келлер. – До сих пор ей ничего не помогает.
– Сколько больных предлагаете задействовать?
– Не более полудюжины. Ей пора начинать общаться с другими людьми. До сих пор Эшли жила в собственном мирке, а это, вероятно, ей только во вред. Я хочу, чтобы она вырвалась из этого замкнутого круга.
– Что ж, идея не так плоха. Пожалуй, стоит попытаться. Но, Гилберт, не переусердствуйте. Помните о нашем разговоре. Тут нужна крайняя осторожность.
Доктор Келлер сам пришел за Эшли и повел ее в маленькую гостиную, где уже оживленно беседовали несколько человек.
– Я хотел бы познакомить вас кое с кем, – объяснил Гилберт и стал называть имена, но Эшли, отвыкшая от общества, слишком смущалась, чтобы все сразу запомнить. Звуки сливались, путались, лица плыли перед глазами. Наконец она немного освоилась, но собравшиеся показались ей немного странными. Мысленно она успела дать всем прозвища: Толстуха, Скелет, Лысая, Хромой, Китаянка и Добряк. Все были очень вежливы
