долго совещались, взвешивали все за и против, и пришли к единому мнению. Надеюсь, ты нас поддержишь.
— К какому мнению? — выдавил из себя Черносбруев. Любезность губернатора явно не сулила ему ничего хорошего, но в худшее он еще не верил. Я заметил, как полированная поверхность стола вспотела под ладонями Черносбруева.
— Ты должен снять свою кандидатуру с выборов! — торжественно объявил губернатор. — Так надо для общего дела, — добавил он уже прозаичнее.
В Черносбруева словно выстрелили. Он побледнел, лицо его исказилось, глаза испуганно округлились.
— То есть, как это снять? — пролепетал он. — Зачем?
— Ну, как люди снимаются, — добродушно принялся объяснять губернатор. — Выступишь по телевизору, скажешь, что проанализировал ситуацию и пришел к выводу, что наиболее достойной кандидатурой на пост мэра города является Борис Михайлович Кулаков. Поэтому ты отказываешься от дальнейшего участия и призываешь своих сторонников его поддержать.
— Это невозможно, — заикаясь, проговорил Черносбруев. — Я этого не сделаю. Никогда…
— Сделаешь, — зловеще улыбнулся ему губернатор. — Так надо. Поверь мне.
Я готов был поклясться, что губернатор наслаждался этим моментом. В его тоне и жестах было нечто плотоядное. Он явно растягивал удовольствие.
Я не любил Черносбруева, я все это затеял, но мне было до смерти его жаль. Причем мне показалось, что даже во взгляде Кулакова мелькнуло что-то похожее на сочувствие. Только Храповицкий сохранял невозмутимость.
— А что же я скажу людям? — Голос Черносбруева упал до шепота.
— Каким людям? — спросил губернатор с любопытством.
— Людям, — настойчиво пробормотал Черносбруев. — Друзьям… Избирателям.
— Эх, куда тебя понесло! — хмыкнул Лисецкий. — Это политика, мой дорогой. Большая политика. При чем тут люди? Это ты на собраниях рассказывай, что ты о них заботишься. А нам — не надо. Через два месяца люди забудут о тебе. Им наплевать на нас. А нам — соответственно на них. Так что давай разговаривать как взрослые люди. Конечно, это не самое легкое решение. Но повторяю, так необходимо поступить ради общего дела. Политик должен быть гибким. У тебя сейчас есть редкая возможность доказать всем, что ты обладаешь необходимыми для большого политика качествами.
Губы Черносбруева затряслись. Он хотел что-то сказать и не смог. Губернатор еще немного полюбовался его лицом, потом продолжил.
— Я понимаю, что оставаться в прежней должности ты уже не сможешь. С Борисом Михайловичем вы не сработаетесь. Мы готовы подыскать тебе новое место.
— Я не хочу нового места! — закричал Черносбруев, вскакивая. — Мне не нужно новое место! Я не откажусь от борьбы! За что вы со мной так поступаете?
Он обвел нас взглядом, в котором стояли слезы. Его редкие волосы как-то жалобно прилипли к черепу. Никто ему не ответил.
— Вы предатели! — выкрикнул Черносбруев беспомощно. — Вы сами меня в это втравили! Вы меня уговаривали. А теперь бросаете! Я не буду сниматься! Не буду! — Голос его сорвался.
— Вы мне сердце растоптали, — добавил он вдруг. И повернувшись, выбежал из комнаты.
С минуту все молчали. Сцена произвела на меня тягостное впечатление.
— Да, все-таки политика — это наркотик, — как будто про себя заметил губернатор, качая головой. — Кто раз попробовал — уже не бросит. Ну, ничего. К завтрашнему дню опомнится. И все сделает как надо.
— Это точно, — улыбнулся Храповицкий. — Куда он без наших денег денется?
— Ты, кстати, подстрахуйся, — спохватился губернатор. — Отдай распоряжение насчет этих фотографий. Ну, чтобы их не было… А то как бы Черносбруев не натворил в сердцах глупостей.
— Уже отдал, — опять улыбнулся Храповицкий.
— Вот видишь, — повернулся Лисецкий к Кулакову. — Я все сделал по-честному. Чтобы у тебя не оставалось никаких сомнений. Жду того же и от тебя. — Он замялся и сменил тон. — А по поводу этой… как ее… ну, которая угрожает… шантажистки… ты там тоже реши вопрос. — Он поморщился. — Дай ей там денег. Тысяч десять долларов. Думаю, ей за глаза хватит. И пусть она куда-нибудь уедет. Чтоб ее здесь не было. Ни к чему это нам сейчас… Согласен?
Кулаков открыл было рот, но я пихнул его в бок.
— Забудьте об этом, — сказал я губернатору. — Как говорит мой начальник, уже сделано.
— Мне надо с тобой поговорить, — обратился ко мне Храповицкий, когда мы втроем вышли на улицу. Его тон не предвещал ничего хорошего.
Я простился с Кулаковым и покорно сел в машину Храповицкого, махнув своей охране, чтобы следовала за нами.
Храповицкий устроился рядом и закурил, что бывало с ним редко. Я понял, что игры закончились. Все будет очень серьезно.
— Значит, это ты заварил всю кашу, — произнес он утвердительно, когда мы тронулись.
По его обвинительному, не терпящему возражений, тону было понятно, что отпираться бесполезно. Я, тем не менее, сделал слабую попытку.
— Ты преувеличиваешь мои скромные возможности. Все-таки в событиях принимали участие другие люди, и постарше меня, и поглавнее…
— Как говорит наш друг Пономарь, ты лохов разводи на „стрелках“, — решительно перебил меня Храповицкий. — Я считал, что своим отношением к тебе я заслужил право на откровенность.
— Извини, — сказал я виновато.
— Не принимается, — отрезал он. — Между прочим, ты очень рискованно играешь. Если рассматривать в целом всю затеянную тобой интригу, то шансы были пятьдесят на пятьдесят. Я, разумеется, не знаю подробностей, но не думаю, что ошибаюсь. Сегодня тебе повезло, ты выиграл. Всем сестрам досталось по серьгам, и даже я получил кольцо в нос. Но ты пробежал по лезвию. В бизнесе такой риск недопустим. Это безумие. Я считаю себя очень азартным человеком, но если по моей оценке зона риска составляет больше двадцати пяти процентов, я отказываюсь от участия в предприятии, каким бы выгодном оно ни казалось. Ибо это уже не бизнес, а авантюра.
— Наверное, ты прав, — пробормотал я. Я не хотел раздражать его еще больше.
— Конечно, я прав. И результат, которого я достиг в жизни, — лучшее тому доказательство. Но это так, мелочи. Заметки на полях. Важно другое. Попробуй-ка объяснить мне в понятных мне категориях, чего ради ты пошел на такой риск. Что заставило тебя поставить под удар нашу дружбу, нашу работу, свое будущее, весь наш бизнес? Ведь, надеюсь, ты понимаешь, что все это не шутки. И ты рисковал не только своими деньгами и своей карьерой, на что ты, возможно, имел право. Ты поставил на кон мои деньги и мою карьеру. А это, ты уж не обижайся, гораздо более серьезная ставка. Ради чего? Ради случайной девчонки, с которой ты переспал? Или ради Кулакова, который тебе даже не родственник и которым не будет тебе благодарен? По сути, ты меня предал. Эту простую вещь, я надеюсь, ты понимаешь?
Я избегал смотреть на него. Я понимал его правоту, и это никак не улучшало моего самочувствия.
— Володя, — заговорил я, с трудом подбирая слова. — Я был уверен, что, не причиню тебе вреда. Что сумею сделать так, как лучше будет всем.
— Опять не принимается, — холодно отозвался он. — Ты не думал обо мне в ту минуту. Ты думал о себе. Мы оба это знаем.
— Ну хорошо, — согласился я. — Пусть даже так. Но пойми, я не мог допустить публикации этих фотографий. Это было как-то… как-то, не по-человечески, что ли…
— То есть, — сухо подытожил Храповицкий. — Ты решил, что я поступаю безнравственно. И пошел против меня? Так? А теперь послушай, что я скажу. Я даже не стану рассуждать о том, нравственно или нет предавать проверенного друга ради случайных в твоей жизни людей. Я не моралист. Не моя тема. Я — о другом. Я неплохо к тебе отношусь и пытаюсь научить тебя быть успешным. Так вот запомни: сначала
