Господень они подзабыли — он теперь под турками — и воюют затерритории. Ну, и военная добыча…
— Так они друг друга поубивают…
— Ничего! Как сказал один знаменитый маршал, бабы новых нарожают.
— Сказано, может, и неплохо, но только, я смотрю: чем дальше, тем страшнее. Куда идёт человечество?
— Питер Брейгель старший уже ответил на этот вопрос: в яму.
— Это кто такой? Философ?
— Художник. Хотя вообще-то жить на Земле и не быть философом трудно.
— А что за яма?
— Думаю, достаточно глубокая, чтобы оттуда не выбраться. Недавно он написал картину «Слепые». Это притча о слепцах, поводырь которых — тоже слепой. На картине он уже сваливается в яму, которая попалась на их пути. Нетрудно представить судьбу остальных: они идут гуськом, каждый держась за плечо впереди идущего…
— Ты думаешь, это пророчество?
— Скорее всего, господин Утопист.
— Чёрт побери! А так хотелось… Чего ты смеёшься?
— Один русский… философ, скажем так, заметил как-то: хотелось, как лучше, а получилось, как всегда…
— Это он про меня, что ли?
— Вряд ли, я думаю. Нет, эти слова у него вырвались спонтанно, но они, несомненно, выражают некий всеобщий закон, который подтверждается, в частности, и твоими экспериментами.
— Собирайся в дорогу! Уже пора. Я чувствую, что на Земле…
— Не продолжай. Лечу!
Царство справедливости
— Ты где это так изгваздался? Уж не в аду ли ты наконец побывал?
— Угольная пыль… Лучше скажи, зачем ты мне тело шерстью покрыл?
— Ну, во-первых, только нижнюю часть… А вообще-то так принято…
— Принято! Теперь не отмоешься… И, знаешь, пора кончать с этими чертовскими атрибутами…
— Ты имеешь в виду рога и копыта? Что же, я не возражаю. Можешь щеголять, как Воланд.
— И на том спасибо. Хвостик тоже не забудь.
— Не забуду… А ты не забудь рассказать мне, откуда уголь.
— Из-под земли. На Земле — промышленная революция. Нужны источники энергии. Пока главный — уголь. Чёрного такого цвета.
— Это я вижу.
— Но ты не знаешь, как его добывают. Это-ад.
— У тебя всюду ад,
— Миль пардон, господин Утопист, это не у меня. Но действительно — всюду. Под лозунгом «Свобода, равенство, братство»… Это лозунг Французской революции…
— Вот! Наконец — то люди нашли идею для установления справедливого порядка…
— Идея пришла вовремя: век Просвещения, век философов-энциклопедистов. Могущество разума проявилось во всём…
— Опять что-нибудь не так?
— Видишь ли… Королям рубили головы и раньше. Палач брал в руки секиру и…
— Не понимаю, ты о чём?
— Я о том, чем закончился век Просвещения. Гильотиной. Это такой серповидный нож, который под действием силы тяжести падает сверху и отсекает голову. Законы Ньютона пригодились и здесь.
— Наука не виновата. Это ты зря.
— Удобная точка зрения. Век Просвещения подготовил великую социальную революцию, во время которой королевские головы отсекались при помощи замечательного изобретения человеческого гения. Правда, после королевских в корзины гильотины полетели головы их ниспровергателей…
— А их кто казнил?
— Друг друга, по очереди. Дело в том,
что у всех были разные точки зрения на будущее устройство страны.
— Это называется плюрализм…
— Ты не путаешь? Это больше напоминает каннибализм…
— Ты не прав… Просто забываешь о логике развития развития. Какие-нибудь выводы они сделали?
— А как же? Появилась даже максима: революции готовят гении, делают романтики, а пользуются плодами — негодяи.
— Всё-таки век Просвещения прошёл не зря.
— Не зря! Сапиенсы поумнели и стали копить денежки. Пришёл век буржуазии — с колониальными войнами и новыми революциями.
— Ну хорошо, хорошо. Но ведь наука вряд ли стояла на месте?
— Не стояла. Всё время они чего-нибудь изобретали и открывали. Самые поворотливые промышленники хватали изобретения, как горячие пирожки, — и в деньги, в деньги.
— Какие они у тебя все меркантильные…
— У меня?! Это твой эксперимент, или я что-нибудь путаю? Правда, тут один августинский монах, Грегор Мендель…
— О монахах — потом. Меня сейчас интересует не религия, а наука. Чистая наука!
— Чище не бывает. Этот монах производил эксперименты по изучению механизма наследственности… Что ты вскочил?
— Вот! Я этого ждал! Познание природы и тайны возникновения жизни! Ещё немного…
— Да, прямо завтра же! Потерпи, до того, как люди доберутся до тайны возникновения жизни, ещё очень далеко. Пока есть только блюдечко с горохом, на примере которого Мендель сформулировал законы изменчивости и наследования признаков…
— Замечательно!
— Радоваться рано. Только немногие поняли, что стоит за его открытиями.
— Понимаю. Но уверен — его ждёт мировая слава.
— Может быть. Но прежде, чем она приходит, каждого Менделя ждёт свой Савонарола.
— Оставь! Средневековье человечество, слава богу, проскочило…
— Ты думаешь?
— Но ты сам рассказал, какие там произошли перемены.
— Перемены в технологии. Но сапиенсы ничуть не изменились. Они изобрели паровоз, радио и электрическую лампочку. Носят не шкуры, а фраки и роскошные платья. Но они остались теми же приматами. Любовь и голод по-прежнему правят миром. Плюс невежество.
— Ну, это всё-таки не инстинкт.
— Но почище инстинкта. Это «разум» тех, кто завидует разуму и ненавидит его… Могу добавить жадность, упрямство, амбиции, властолюбие…
— Да-а… Каких-то монстров мы с тобой вырастили.
— Предлагаешь мне разделить ответственность?
— Да нет… Я думаю, неужели на Земле не найдётся человека, который бы отыскал выход из этой ситуации?..
— Предложений много. И все — утопии. Самое кардинальное сделал Карл Маркс. Такой же утопист, как и ты. Только что не лысый, а с огромной шевелюрой.
— Оставим волосы в покое.
