– Из Нью-Йорка.
– Из Нью-Йорка? Это же замечательно! Я уже год живу в Нью-Йорке, в Гринвич-Виллидж.
– И как оно? – Минголле хотелось послушать монолог Корсона, но Чапо не унимался.
– Обожаю Нью-Йорк, – заявил он. – Особенно «Метз». Что за команда! Вам нравятся «Метз»?
– Нет.
– Значит, «Янки»?
Минголла кивнул.
– Тоже неплохо, – снисходительно признал Чапо. – Но «Метз», думаю, все ж получше.
Минголла неумолимо таращился на экран.
– Вы смотрите передачу?
– Именно.
– Простите. Я тоже посмотрю.
Корсон брал интервью у коротко стриженого солдатика, тот был моложе Минголлы и одет в нейлоновую летную куртку с эмблемой Воздушной кавалерии.
– Не хотите ли передать что-нибудь своим родителям... друзьям? – спросил его Корсон.
Пацан облизал губы, опустил глаза:
– Не-а, не надо.
– Почему?
– А чего говорить? – Он показал на солдат, потом на джунгли. – Картина стоит тысячи слов, правда? – Потом снова повернулся к Корсону. – Если они не хотят знать, что делается, то, сколько ни говори, все равно бесполезно.
– И что, по вашему мнению, делается?
– На войне? Срань, вот что я вам скажу. Нормальное было б место, если б не война.
– Значит, вам нравится Гватемала?
– Не зна... может, и нравится... странно, понимаете. Классно тут вообще-то.
– Что же здесь классного?
– Ну... – Солдатик задумался. – Взять хотя бы тот раз, когда я стопнул машину до Реюньона, в танкетку сел к ребятам... они конвоировали грузовики с нефтью по петэнскому шоссе. И тут прямо посреди джунглей – раз! – тягач на бок, нефть разлилась, пиздец, приехали. Пока все не вычистят, хрен сдвинешься. И тут смотрю – ни фига себе: прям из травы как полезли эти фрито. У них печки, всякое такое. И стали они хавку жарить. Булки там, цыплята. Пиво продают, шипучку. Как будто знали, что так выйдет, сидели в кустах и ждали. И еще девчонки. Прям тащат в заросли. Не то что городские. Милые такие, ну сами знаете. Лучше я тут ничего не видал, но странно же – как будто эти фрито специально там сидели.
– Вы служили в Гватемале, нет? – спросил Чапо.
На этот раз Минголла даже обрадовался: интервью вызывало тоску, как будто ему показали кино из дома.
– Ага, – сказал он, – в артиллерии.
– Жутко, должно быть. – Чапо состроил скорбную мину.
– Не подарок.
Чапо кивнул – видимо, не мог подобрать слов.
– Мы могли бы с вами подружиться, – сказал он. – Может, зайдете как-нибудь. Мой номер на третьем этаже.
Минголла слегка обалдел.
– Может быть... Не знаю. Я занят, вообще-то.
– Был бы очень рад.
– Посмотрим.
Пацан на экране говорил о солдатской службе:
– Эти вертушки, блин, как они быстро летают. Только выскочил из моря, глядь – ты уже черт-те где, земли не видно, и вдруг – раз! – летит прям тебе в морду, горы зеленые, города и все такое, как будто открытка развернулась. А потом опять в облаках. Я про то, как мы духов ловили. На самых горах. Сидишь, значит, в облаках и пуляешь ракеты, и ни фига не видно, только сверкает что-то в небе. Как мрамор переливается. Вот на что похоже. А как знать, попал или нет, – только если пролетишь еще разок да посмотришь, эта маленькая цель на термоискателе есть или уже нету. И ни фига никого не жалко. Ну, то есть... жалко, но как-то совсем по-другому.
Минголле этого хватило, он до сих пор ясно чувствовал все висевшие на нем смерти. Он встал, Чапо тоже.
– Надеюсь, мы еще увидимся, – сказал тот. – Вспомним Нью-Йорк.
Кирпичная морда кретина. Искренняя улыбка. Все та же глина высшей расы. Непосредственность этого Чапо – того же сорта, что попадалась Минголле в десятках других молодых латиноамериканских мужчин, – высасывала из него все соки. Может, это настоящее, но Чапо был для него таким же врагом, как и все
