– Люблю смотреть, когда по первому разу, – сказал Кофе. – Господи, как здорово!
Минголле вдруг стал противен этот Кофе, и презрение вырвалось густым безумным смехом.
– Думаешь, мелко нас видел, а? Не ведись, Дэвид. Ни надуть, ни удрать, ни свалить меня даже и не думай. – Кофе схватил его за ворот и притянул к самому лицу. – Я в «Изумруде» третий год, я вижу, когда муха срать садится. Чтоб ты знал – в этих блядских джунглях я царь! – Он отпустил Минголлу и оттолкнул подальше. – Ладно, пошли.
– Куда? – спросил Минголла.
– Вопросы? – Кофе снова повернулся к нему лицом, вылетавшее из расширенных зрачков безумие мелко трепетало вокруг Минголлиной головы. – Ты не спрашиваешь, а делаешь что говорят. – Кофе расслабился и ухмыльнулся. – Но раз новенький, так и быть. К свету правосудия, там и решим, быть тебе у нас в команде али нет. – Он закинул автомат на плечо. – Полегчало?
Парень дернул за конец веревки, и Минголла воткнулся в гамак Гарридо; пока он выпутывался из ячеек, парень прокомментировал:
– Дохлых бобиков не видал, что ли.
В Минголле поднималась химически чистая злость, яростное ощущение, что честь и характер – не пустые слова. Он резко вырвал веревку, и, когда часовой пнул его автоматом, оттолкнул ствол в сторону, с невероятной быстротой выскочил вперед и подсек парня под ноги.
– Убью, сука! – пригрозил он валявшемуся на земле бородачу. – Только тронь, убью!
– Во, дела, – воскликнул у него за спиной Кофе. – Да мы, никак, тигра за хвост поймали. – Голос звучал весело и сардонически, но когда, обернувшись, Минголла увидел, как сержант улыбается – жестко и оценивающе, – он понял, что ошибся.
Каждые полчаса шагавший рядом парень щелкал под носом у Минголлы серебристую ампулу, и вскоре сознание пленника отяжелело от необузданной ярости, как будто все его мысли застыли плотным комком пластиковой взрывчатки. Он изо всех сил пытался как-то повлиять на этих людей, но ничего не получалось. И дело было не только в ментальных трудностях, Минголла просто не мог как следует сосредоточиться. Во- первых, пробираясь сквозь заросли, он слишком отвлекался, а во-вторых, навязанный наркотиком образ мистического бойца как-то не складывался с влиянием, оно казалось нечестным. Вместо того чтобы продолжать попытки, Минголла выдумывал планы побега один другого кровавее. Острота чувств сбивала с толку, и прошло немало времени, прежде чем он научился разбираться в запахах и звуках – препарат бил в голову так сильно, что Минголла сомневался, не галлюцинации ли это. Трудно было, к примеру, поверить, что барабанную дробь у него в груди выбивает его собственное сердце, а тонкий прерывистый свист в ушах – на самом деле крики летучих мышей, что мелькали в лунном свете хэллоуиновскими силуэтами. Поэтому-то, почувствовав в первый раз где-то рядом Дебору, Минголла не придал этому значения. Однако ощущение не ослабевало, а один раз, потянувшись сквозь темноту туда, откуда оно, как казалось Минголле, исходит, он совершенно точно зацепил край ее сознания – знакомое возбуждение электрического контакта и особенный оттенок мыслей, в которых – не важно, что он не касался их раньше, по крайней мере сознательно, – он сразу угадал Дебору. Но в следующую секунду она или включила блок, или ушла из зоны досягаемости. Что она тут делает? – недоумевал Минголла. Следит за ним? Если да, то неужто знает о задании? Почему бы ей тогда не устроить засаду. А может, подумал Минголла, ему просто почудилось.
Они вышли на большую круглую поляну, поросшую папоротником и окруженную гигантскими фигами и секвойями; кроны сходились не очень плотно, и поляна напоминала мутноватый аквариум, в хилом придонном течении которого копошились странные пернатые твари. На стволах висели человекоподобные фигуры, но в полумраке было не разобрать какие. Минголлу бросили на землю и оставили на попечение единственного охранника, остальные пятнадцать человек уселись в центре поляны. Часовой заставил Минголлу вдохнуть еще пару ампул, теперь тот лежал на спине и в безмолвной ярости возился с веревкой. Приглушенные голоса людей, писк комаров и мягкий ветер сливались в затихающий гул, Минголла злился все больше еще и оттого, что в этом несуразном месте кто-то осмелился решать его судьбу.
– Толку-то развязываться, – заметил часовой. – Все одно поймаем. – Это был лысый мужик с густой рыжеватой бородой и болтавшимся на шее треугольным зеркальцем. – Не, у старого сержанта не сбежишь. Давненько ждет знака, и сдается мне, ты этот самый знак и есть.
Минголла удвоил усилия.
– Может, он перепутал, никакой я не знак.
Бородач презрительно рассмеялся.
– Сержант не путает. Есть знак – он читает. Чтоб кто распознал лучше сержанта – не бывало такого.
– Теперь будет. – Минголла решил провести охранника. – Знаешь, для чего я сюда пришел? Сказать, как надо, куда идти, в общем.
Часовой опять засмеялся, на этот раз слегка надтреснуто, поднял зеркальце и направил себе в лицо лунный луч.
Когда веревка начала поддаваться, появился Кофе, отпустил часового и присел на корточки рядом с Минголлой. Затем сказал, втянув сквозь зубы воздух так, что получился клейкий ноющий звук:
– Никогда не думал об Эдеме, Дэвид?
Тоска в голосе Кофе – он точно всерьез скорбел о первородном грехе – приглушила Минголлину ярость, и он не нашел, что ответить.
– В газете как-то писали, – продолжил Кофе. – Эдем, говорят, в Антарктиде был. Все, говорят, нашли – ягоды, корни, – тыщу лет прошло. Вроде как змей обделал с Евой свои дела, живая сила вытекла, вот все и позамерзало. Как думаешь, правда?
– Не знаю.
Минголла попытался повлиять на Кофе, но ничего не вышло. Видимо, самми что-то делал с электрической активностью мозга, и синхронизация не срабатывала, даже если сам нанюхаешься.
– Где твои люди? – подозрительно спросил Минголла.
