куда-то далеко-далеко, в страну под коркой мира, Панама приколота к ней, как дурацкая булавка к полоске синего шелка, и там, в этой далекой стране, развяжется кровавый узел, и настанет мир. – Голос ее твердел. – Но не тот мир, что непостижим, нет, это будет самый понятный мир, его купят за деньги крови и стыда, а отчеканят монету те, кто наконец поймет, как всё, что есть честного в этой войне, вместить в тактику мира, и тогда установится неестественный, но прочный порядок, суррогат спасения, которое само суррогат надежды, и однажды... и однажды... – Она вздохнула и погрузилась в молчание.
– Я это уже слышал... теми же словами, – Минголла напрягал память, но вытащить ничего не мог.
– Где?
– Потом вспомню. Спроси ее о «других».
Дебора спросила; на этот раз пауза тянулась дольше, но когда Амалия заговорила, слова ее звучали уверенней.
– ...Лишь последним эпизодом многовековой вражды, названным Мадрадонами Войной за Цветок – этот эвфемизм как нельзя лучше иллюстрирует их склонность приукрашивать действительность. Диего Сотомайор де Кабрильо, племянница которого была обесчещена, не замедлил с расплатой, однако взялся за дело типично по-сотомайоровски, предпочтя немедленному удару изощренную и тонкую репрессалию. Имея в то время серьезное влияние в правительстве Панамы, этот человек воспользовался своим высоким положением и наслал на Мадрадон целую армию налоговых агентов, а также других государственных служащих, чья назойливость призвана была отвлечь их внимание, пока он сам разрабатывал сценарий. В Баррио Кларин он нашел орудие – очаровательного мальчика, обладавшего зачатками природного ума, притом что мозг его после младенческой травмы так и не восстановился, – из этого камня Диего Сотомайор выточил за несколько лет оружие высочайшей элегантности: воспитав в мальчике дар к поэзии и пению, он превратил его в хорошенькую игрушку, которая не могла не привести в восторг Серафину, младшую дочь его заклятого врага; в глубине же лабиринта юношеских мыслей пряталось жестокое чудовище, пробудившееся при виде ее обнаженного тела...
– Сукин сын! – Минголла стукнул кулаком по ладони.
– Не шуми! – Дебора склонилась над Амалией, которая, похоже, снова погрузилась в глубокий сон. – Ее нельзя перебивать. Она просто замолчит, и все. Черт! Придется будить заново.
– Незачем. Она уже все рассказала. – Минголла встал у двери и стал смотреть на летаргическое шевеление деревни. Женщины перебирали рассыпанную на деревянных подносах кукурузу, в гамаках качались сонные дети, бродили вперевалку надменные свиньи. – Все, как ты говорила. Намеки. Этим Исагирре и занимался.
Она встала рядом с ним в дверях.
– Я не понимаю.
– Те, кого она называет «другими», – это персонажи рассказа о двух кланах, свихнулись на особой траве, которая дает им ментальную силу. Как и мы, могут влиять на людей, но у них это получается гораздо медленнее. Они слабы. – Он горько рассмеялся. – Но они прячутся. Их силу просто так не обнаружишь.
– Ты уверен?
– Разбуди эту засранку, выкачай из нее все, что сможешь, и на хуй Панаму.
– Бесполезно. Она говорит одними и теми же цитатами. Наверное, ее так запрограммировали. Я просто не понимала, откуда взялись эти странные семейства. – Дебора посмотрела на Минголлу и, словно испугавшись их близости, пошла к реке.
– Ты куда? – крикнул он. Она не остановилась.
– Погулять... подумать.
Он догнал ее, пошел рядом.
– Я с тобой.
– Не надо. – Дебора остановилась у хижины; у самого входа две голые девочки лепили из грязи пирожки. – Я лучше сама.
– Надо же поговорить.
– Кажется, все уже ясно.
– Между нами не все ясно.
– Это бессмысленно.
– Херня! Для тебя не бессмысленно, я же вижу!
Дебора отступила на шаг, но не от испуга, а будто хотела издалека увидеть всю картину.
– Прости, – холодно сказала она. – Ты, наверное, что-то подумал. Но на самом деле...
– Ага. Знаешь что...
– ...у нас нет ни малейшего шанса на близость.
– Ты все равно не сможешь задавить собственные чувства.
– У меня нет никаких чувств.
Она повысила голос; две маленькие девочки смотрели теперь на них с благоговейным страхом.
– Конечно, никаких чувств, откуда – ты спасаешь мне жизнь якобы для того, чтобы я разбудил эту Амалию. Зато когда мы ее будим, ты утверждаешь, что она уже и так рассказала все, что знает. Зачем я тебе понадобился? Зачем ты меня спасала?
– Из чувства долга, – сказала Дебора. – Я тебя в это втянула, не кто-то.
– Не говори ерунды. Я без всякой Амалии вижу, что ты меня любишь.
