– Я предлагаю пять тысяч за пистолет, который в ином случае вы не продадите и за две. Вы не можете это отрицать. И вам не выжать из меня ни цента больше.
– Думаю, если бы я показала вам яму в земле и предупредила, что на дне ее стоит медвежий капкан, вы бы все равно туда прыгнули, чтоб лично убедиться.
Борчард, похоже, принял ее слова за комплимент.
– Я не привык поворачивать назад, пройдя полпути, – сказал он.
– Рита? – К столику подвалил бородач в кожаном жилете и ковбойке. Его сопровождала утомленного вида седая женщина, прижимавшая к груди меню.
– Можно к вам подсесть? – спросил бородач. – Если, конечно, у вас не деловой разговор. Свободных мест больше нет, а Мамуля весь день на ногах.
– Нет проблем, Дуг. Мы уже закончили. – Рита сдвинулась ближе к столу, чтобы они смогли протиснуться между ее стулом и стенкой.
Борчард поднялся.
– Я старался все уладить по-хорошему, – произнес он, как бы сожалея, что ситуация обернулась подобным образом, хотя, конечно же, не он окажется в итоге пострадавшей стороной. – Что ж, буду стараться сильнее.
– Смотрите, не перестарайтесь, – предупредила Рита.
– С кем это ты трепалась? – спросил Дуг после ухода Борчарда, тогда как Мамуля была поглощена изучением меню, открытого на гамбургерной странице.
Когда исчезло напряжение, вызванное присутствием Борчарда, виски взяло свое, и Рита «поплыла».
– Так, один хрен козлиный, – сказала она, – по кличке «Майор».
Номер 322 в «Под красной крышей» был не из ряда вон: облезлый серый ковер на полу, темно-красные портьеры, стол рядом с дверью, пара кресел и туалетный столик светлого дерева с трехстворчатым зеркалом, в котором отражалась впечатляющих размеров кровать. Впрочем, Джимми, лежавший на кровати в одних трусах, пристроив на груди кольт, в данный момент видел совсем иную обстановку: закрыв глаза, он видел спальню Сьюзен в гаванском особняке Резерфордов. Там, меж шелковых подушек и тюлевых гардин, в окружении старинной испанской мебели, она лежала в объятиях своего любовника, Луиса Карраскела. С этим самым Луисом была проблема: Джимми никак не удавалось его прочувствовать. Он уже догадывался, что Луису будет отведена роль механизма – несложного, но необходимого для продвижения действия, а работать с такими чисто механическими персонажами Джимми не любил. Впрочем, особого выбора у него сейчас не было. Образ оставался бледным и расплывчатым; возникало ощущение, что в истории должен появиться еще один персонаж, который займет место, изначально намеченное им для Луиса. А пока что он видел Луиса только глазами влюбленной в него Сьюзен – на данном этапе повествования этого было достаточно...
За их первой, состоявшей из полунамеков беседы в президентском дворце последовали осторожное ухаживание и полные тревоги тайные встречи, но постепенно любовники осмелели, благо развитию их отношений способствовали регулярные поездки полковника Резерфорда в Гуантанамо, которые обычно растягивались на неделю... За все время их связи Сьюзен ни на единое мгновение не усомнилась в том, что этот ласковый, умный, смуглокожий красавец был послан ей не иначе как самим Господом Богом. Его живость и остроумие, как и его нежность в любовной игре, были так не похожи на властные, зачастую неуклюжие и грубые сексуальные повадки полковника, что Луис порой представлялся ей дарованным свыше даже не как любовник, а как некое сильнодействующее лечебное средство. Никогда прежде она не была столь счастлива и, целиком поглощенная этим чувством, просто не находила времени задуматься о возможных последствиях.
Сначала она всерьез рассчитывала стать женой Луиса, но вскоре осознала, насколько трудно будет добиться развода с человеком, имевшим в этих краях такое большое влияние. Луис был в какой-то степени защищен своими родственными связями, но, при невозможности отомстить иным способом, полковник вполне мог погубить его деловую репутацию. Родные Сьюзен были еще более уязвимы. При начале бракоразводного процесса полковник неминуемо потребует назад все деньги, данные взаймы ее отцу, что приведет семью к разорению. Таким образом, едва почувствовав вкус и близость свободы, Сьюзен обнаружила, что находится все в том же заточении, лишь усложнившемся психологически и ставшем оттого еще труднее переносимым. Сладость и пылкость их с Луисом объятий усилили ее отвращение к постельным трудам полковника. Она и раньше никогда не шла ему навстречу, оставаясь покорной, и только. Теперь же она стала противиться его домогательствам, а он в ответ брал ее силой, подавляя физически и морально, – сделать это было нетрудно, учитывая ее беззащитность. Луис неоднократно заявлял, что готов вытерпеть все, что ему уготовит полковничья месть, лишь бы Сьюзен согласилась уйти к нему, однако она не хотела причинять вред столь многим людям в порядке платы за такую ничтожную, в сущности, вещь, как свое личное счастье. Нельзя также забывать, что ее воспитывали в старой традиции, согласно которой покорность мужу была священным условием брачного контракта, и даже равнодушие и грубость полковника Резерфорда не избавляли ее от чувства, что в данном случае правда была на его стороне.
Луис, любивший Сьюзен не менее страстно и искренне, чем она его, все чаще впадал в отчаяние, не видя выхода из этого заколдованного круга. Что, в конце концов, он мог предпринять? Она запретила ему вступать в открытое противоборство с полковником, и Луис был не в силах пойти ей наперекор. Мысль о том, чтобы убрать полковника с дороги путем какой-нибудь хитрой комбинации, не раз приходила ему в голову, как и мысль о банальном убийстве. Однако он был недостаточно ловок и подл для реализации первого варианта и не обладал хладнокровной жестокостью, необходимой для осуществления второго. В свою очередь Сьюзен понимала, что, если она так и не решится разорвать постылые брачные узы, ей надо будет отказаться от Луиса. К последнему ее побуждала и мучительная боль, которая читалась на лице ее возлюбленного при каждом свидании, но у нее не хватало духу отказаться от того единственного, что привносило радость и утешение в ее тоскливый застенок. Она неоднократно говорила Луису, что им нужно расстаться, но уступала его мольбам и отказывалась от своего намерения. Разумеется, продолжать в том же духе, вновь и вновь откладывая окончательное решение вопроса, было безрассудством, но настоящая любовь, как известно, плохо дружит со здравым смыслом.
Когда полковник в очередной раз покидал столицу, Луис, дождавшись одиннадцати часов вечера, взбирался на каменную ограду усадьбы с ее западной стороны. Со стены он дотягивался до нижней ветви громадного дерева и по ней перелезал на навес, покрывавший часть двора между оградой и домом. С противоположного края навеса он в прыжке доставал до мощных виноградных лоз, которыми была увита желтая стена дома, и по ним поднимался к окну спальни Сьюзен. Поскольку она всегда запирала на ночь дверь своей комнаты (кроме тех случаев, когда полковник загодя уведомлял ее о своем намерении посетить супружеское ложе), они с Луисом могли не опасаться, что до утра их потревожит кто-нибудь из прислуги. На рассвете любовник отправлялся в обратный путь, который осложняло то обстоятельство, что ветви дерева
