представлял, как мы мирно сплетёмся с Зельцером, лениво облизывая друг дружку, и под мерные стуки капель о крышу моей хибары заснём… Но не тут-то было!
Дружною толпою мы двинулись ко мне. Вломились в магазин в «Спутнике», я сказал, что ничего не хочу, а хочу, как всегда, есть или даже не хочу… и стоял чуть не плача на пороге. Долгов звонил домой, сообщая, что не придёт. Репа наоборот — что скоро явится.
Шесть человек в такой каморке — абсурд! Даже табурет был один. Я вытянул второй из-под ведра с водой и поставил гостям. Грязная, заплесневевшая посуда валялась на полу, из еды не было ничего. Наверно девушки такого не ожидали — ну и пусть их. Жар и нервное расстройство, казалось, ещё усилились, и я решил забить на всё и завалился на кровать, накрывшись с головой одеялом, сдавленно постанывая. На кровати же, практически на мне, ютились и юлились Долгов и Репинка. Вообще банкет шёл своим чередом — и душой его была Зельцер, разливавшая литровку, резавшая варёную колбасу. Меня несколько раз пригласили к столу, я отказывался, чрезвычайно раздражаясь и убеждая всех не ржать во весь голос — за чисто символической перегородкой соседи. Потом Репа по нашей старинной традиции поднесла мне в постель стаканчик водки, запивки и хлеба с колбасой. Я решительно отказался от дара от змия, привстав на постели, проклиная его зелёного и всех присутствующих его адептов — мне кольнуло в спину, я передёрнулся от боли, и отринул даже бутерброд!
Тут на авансцену выступил Федя — он заявил, что учился делать оздоровительный массаж — что сейчас и продемонстрирует. Я вяло запротестовал. «Давай его!» — заорали профаны Репа и Долгов, стаскивая с меня одеяло, а потом и рубашку с майкой. Они уложили меня навзничь, держа руки. Федя, не переставая серьёзно рекламировать своё искусство, взгромоздился мне на ноги. Это напоминало педерастию — я со страхом думал, не расшторено ли окно. Федя спросил, есть ли у меня хоть какой-нибудь крем, я ответил, что, конечно, никакого нет. Федя расстроился, сказал, что так ничего не получится, слез. Стал шарить вокруг и обнаружил единственное бывшее в доме косметическое средство — флакон отвратительно пахнущей зелёной гадости — совковый одеколон «Тройной» или «Русский лес», купленный мною по причине крайней дешевизны — девять рублей. Эвристически возрадовавшись, он хлопнул стопочку, и вернулся на исходную. Густо улил мою спину «маслом» и принялся за дело. Зельцер сказала, чтоб был аккуратен, а я вопил. Репа ретировалась к двери и заявила, что умывает лапки — сейчас придут сосельди и застанут за непотребным. «Что тут непотребного, — серьёзно увещевал Фёдор, мягко работая, — я ж ему не эротический массаж делаю — могу, кстати, кому угодно и его сделать, — обратился он к девушкам и гермафродитизированным, — что тут такого?»
— У тебя тут, Лёх, вообще беда, — доверительно сообщил он мне.
— Знаю и без тебя, заканчивай! — не терпел я, когда он мне неприятно натёр сухими ладонями всю спину. — Из меня, из спины самогон пили!
Вот и правда уже всё. Вроде и ничего, довольно разнообразные пассы, правда жистковато под конец. Я хотел было наконец перевернуться или даже подняться, но маэстро велел пятнадцать минут не двигаться вообще. Возле меня на кровати очутилась Зельцер со стаканом и бутером, но он её прогнал. Она вернулась порожняком, поглаживая меня гладкой ладошкой и целуя в губы. Я даже не понял — она! — меня! — целует! — и вкус водки… и вкусный запах свежих колбасы и хлеба…
Федя провозгласил тост за здоровье моей многострадальной многофункциональной спины, и все они выпили. По громогласным возгласам и взрывам удыхания оценив степень опьянения коллектива, я передумал подниматься и в него вливаться (как и призывать к тишине). Репа действительно ушла, а Долгов сделался так размягчён, что не мог сидеть, и его пришлось положить ко мне. Он обнимал батарею и мне сильно не мешал. Но тут опять появилась Зельцер — она целовала и теребила меня, буквально подняла с кровати и перетащила, как мэд-сестрёнка раненого бой-братца-братобойца, к столу. Проассистировала, чтоб я правильно выпил, запил и закусил, а после опять полезла своим ртом. Я плохо понимал, что происходит — наверно это я заснул… Я особо не стал отвечать на её ласки-приставания: люди всё ж вокруг — все же знают, что она живёт с Толей, а тут-то она что делает? Однако расчёт её оказался верным: как только я ощутил воздействие дозы змия на мозг, я сам накатил себе следующую, более внушительную, провозгасил: «С праздничком!», выпил-запил, рывком втянул на колени кружившуюся рядом перебежчицу и стал удушать её и кусать за рот, так что она пищала и брыкалась, а Шрек, вероятно, перепутав себя с Вжиком, пытался прийти на помощь.
Отпустив проказницу, я незамедлительно взялся за стакан и за колбасу. Чувствовал я себя по- прежнему, но змий, колбаса и страсть взыграли во мне, наполняя дурачей энергией: «Сейчас, сейчас, подождите — немного подвыпью и начну представляться пуще прежнего!». Федя, словно улавливая мои мысли-скакуны, глядел неодобрительно.
Я вышел по нужде. Во тьме меня подловил Шрек.
— Лёшь, я вижу, ты не последний для Эли человек… ты же видишь, что с ней происходит…
— Что?! — наигранно удивился я, картинно борясь с замком ширинки.
— …Не мог бы ты их здесь оставить, а мы бы поехали на По-***ское?..
— Да ради бога! Только они сами не захотят.
— Ну там водка ещё осталась — ты б их как-нибудь закрыл на ключ…
— Ну уж нет! — закрывать я их не стану — я им доверяю, да и воровать у меня нечего! А если ехать, то всем вместе, или я останусь, а вы сами…
Мы вошли, и она объявила, что сейчас мы все покинем роскошь мультимедиа и отправимся в скромные «полуказебанские» апартаменты, но сначала они с Эльмирой съездят к Толе, дабы забрать от него самое необходимое (деньги) и самое дорогое (сову), а также сказать последнее, пахнущее водкой, колбасой и шипром прощай. Они стали собираться, попутно убеждая нас с Федей, что через двадцать минут вернутся. Федя рьяно выказал непреклонное желание их сопровождать. Он надел куртку и рюкзак. «Зачем ты его берёшь с собой — ты же всё равно сюда вернёшься?» — на это он начал в унисон с девушками твердить о двадцати минутах, даже о пятнадцати. Я посмотрел на оставшиеся граммов двести, на обвившего горячую батарею Долгова и попытался мысленно смириться, что сейчас они уедут, я их хрясну, лягу к Алёше и засну — вроде и неплохо.
Так и сделал. Только через пять минут я вскочил, включил свет, стал метаться по комнате, бить по столу и по стенам и причитать неприличным словом. Водка кончилась, было невыносимо. Я разбудил Алёшу (что стоило больших трудов) и рассказал ему всё. Он не придал моему экспрессивному сообщению никакого значения и предложил выпить воды и лечь спать.
Ещё полчаса я провёл в изнурении — метаясь, глуша противную воду из ведра и куря бычки. Наконец лязгнули ворота, хлопнула дверь и залетела Элька. «Быстрей —
Нас высадили у дома Зельцера — было часа два и абсолютно темно: ни души, даже ни одного светящегося окошка! Упёрлись в железную дверь подъезда, Зельцер спросила невинно: «Лёшь, ты случайно код не помнишь?». Случайно!! Я его помнил, просыпаясь в холодным поту среди ночи и готовый хоть ползком, на коленях ползти на По-***ское! Я прикоснулся к замку и осознал, что совсем забыл. Три цифры, через две-три… Как же — она даже сама забыла! Я потыкал наугад, потом она, потом пригласили Федю, почему-то надеясь, что он спец. Федя колдовал минут десять и принялся ломиться. Мыши в банке стояли на бетонном пороге; Шрек занималась с драгоценной совой, норовившей выскочить из коробки; беспризорный Долгов давно осел в уголку у порожка и посыпохивал сном винности; Зельцер с Федей стали очень нервничать, солидарно, чуть ли не буквально в унисон ругаясь на жильцов, так рано ложившихся спать и не желавших куда-нибудь прогуляться в ночи, и на коммунальные службы, и на мировой терроризм, способствующий такому сомнительному прогрессу (всё, блин, началось именно в тот день, когда мы, молодые-несмышлёные, приговаривали «С праздничком»!). Всё — абсурд — ехать обратно?!
