(правильнее было б написать: ахуеннейшей поеботины), показывает свою суть. «Коровушка-бурёнушка, кормилица ты моя» — ни разу такого подслушать не удавалось — наиболее частотно басово-мужичье «У, блять!» и звук удара совком (им чистят их гавно — чаще всего оно жидкое или размоченное мочой…) по хребтине, а у иных тонкочувствующих натур процесс «уборки скотины» неотделим от настоящей экзекуции. Как и везде, человеческое лицемерие.
Моя ревность, мой частный случай — только повод поднять сию доселе никем не поднятую тему, и если вы со мной солидарны, пожалуйста, пишите мне — [email protected]. (Впрочем, сдаётся мне, что вполне может быть, что так называемый сетевой пиполь в довольно приличной степени — те самые собачатники и есть.)
Один раз, немного позже, эта скотиняра (сова) меня так достала (на фоне начавшихся разногласий с хозяйкой), что я не смог сдержать ярости — схватил первое, что попалось под руку (Коллекцию Опер) и со всей силы в неё зарядил. Славный удар! — углом в самую сердцевину птицы — в ней что-то ёкнуло и она вместе с операми загремела под шкаф. В воздухе кружили перья (так и было — ей-богу!), а я закатился истерическим смехом. Зельцер сразу на меня набросилась и нанесла серию ударов кулаком по лицу, я её схватил и ударил затылком об шкаф. Припадки смеха всё усиливались — сова ведь не вылезала из-под шкафа и не подавала никаких признаков жизни. Зельцер чуть не плакала, обругала меня на чём свет стоит и выгнала. Вот так мы и поссорились в первый раз — мирно прошёл всего месяц…
Но едва ли не более всего меня занимала кулинария. Я вёл бесконечные разглагольствования на эту тему, к удивлению и удовольствию Эльмиры, ежедневно подкрепляя теорию практикой. Я широко пропагандировал употребление жареного мяса и замороженных овощей, полностью отрицая магазинные пельмени, котлеты, блинчики и всяческую мучную дребедень, которую продолжала поглощать она (а пресловутый недостаток средств всё чаще не оставлял выбора и мне).
Ей было показано ещё много вкусных и полезных субстанций, таких, как мясо а-ля шашлык, тыква в духовке и та же «китайская капуста», но главное своё изобретение я решился исполнить лишь однажды. Выполнению предшествовала мощная рекламная кампания, включавшая, помимо прочего, рассказы о происхождении блюда, о том, как добывалось сырьё, когда мы жили у деда — в коридоре, кроме таза с уриной, имелись ещё и полки, заваленные всякими железками, инструментами, пчелиными сотами и фасолью, очень грязной, наполовину источенной мышами и насекомыми — и вот я выгребал её оттуда, провеивал, промывал, отбирал и пускал в дело… Кроме прочего, было заявлено, что нынешнее приготовление «философской еды» носит экспериментально-новаторский характер — к обычным, уже канонизированным ингредиентам будет добавлена ещё и мелко нарезанная красная свёкла.
Возникло это блюдо, конечно же, из всем знакомой тушёной фасоли и представляет собой, так сказать, её перифраз. Обычно бобы сначала замачивают на ночь в воде, затем отваривают до мягкости и немного обжаривают на растительном масле с луком, морковью и специями. Здесь же (за неимением времени и долгосрочных планов) алгоритм приготовления меняется. Замачивание происходит в течение 10–15 минут во время мытья — в результате чего сердцевина зёрен остаётся нетронутой, только на коже появляются сборки. Отваривать надо не в кастрюле, а в той же сковороде, в которой и предстоит жарить (лучше глубокой). Это очень ответственный процесс, требующий постоянного помешивания, поскольку огонь должен быть средний, воды должно быть не очень много, и в неё сразу добавляют масло и соль. Минут через 15 вода выпаривается, и можно попробовать, твёрдые ли ещё фасолины. Они ещё твёрдые, и всё повторяют ещё раз (а иногда и два). В результате обварки бобы должны довольно легко раскусываться «невооружённым зубом», но не быть такими мягкими, как отваренные обычным способом; освободившись от испарившейся воды, масло начинает шуметь на сковороде. Обжаривание (масла лучше подбавить, огонь не убавлять и постоянно помешивать) длится минут 7-10, пока зёрна не прокалятся до изменения цвета и первоначально твёрдого состояния. Затем вновь добавляется вода, и пока она закипает, приготовляются и добавляются (не забываем время от времени помешивать) тёртая на крупной тёрке или порезанная узкими пластиночками морковь и мелко нарезанный репчатый лук. Они добавляются к моменту начала повторной обжарки — причём сначала лучше добавлять морковь, а потом лук. При помешивании добавляются соль и всякие приправы (у Зельцера благодать — было много приправ, присланных из-за кордона мамой), когда овощи становятся «золотистыми», огонь постепенно убавляется, но лучше всё-таки пожарить подольше. Фасоль начинает стремительно приобретать первоначальную твёрдость, и, пока ещё не поздно, нужно при активном помешивании процесс остановить. Но истинные насосы прокаляют сковороду до тех пор, пока морковь и лук (или ещё та же свёкла) не превращаются в сплошной полуподгоревший «ковёр» — при поедании овощи не употребляются, они служат как бы только вкусовой добавкой — из получившейся массы выковыриваются руками только фасолины. Они твёрдые, но разгрызть их можно. Не торопитесь насытиться ими — сие не так-то просто (начинает болеть челюсть), и едва ли возможно вообще. Повторяем, что суть данного весьма специфического блюда в созерцании и заполнении паузы в тотальном отсутствии в доме продуктов, и воспринимать его надо философски, то есть неторопливо, почитывая что-нибудь жёсткое, например Канта. Однако же, при всех недостатках, при правильном соблюдении технологии (если чего не спутал в настоящем рецепте, простите) ядра получаются действительно вкусные, и вкус их, и двигательное ощущение от поедания ни с чем другим не сравнимы — обжаренный арахис, семечки, обычная фасоль — всё-это ничто по сравнению со священной «философской едой» — ешьте её!
Я, как было сказано, забросил все свои дела (впрочем, как всегда никчёмные), а между тем неумолимо приближался назначенный ранее день презентации «Ультрас-2», в рамках коего замышлено было (мною! — от нечего делать!) провести поэтический конкурс с гадостным оттенком демократии и хрестоматийности: каждый автор (любой желающий) должен прочесть четыре своих стиха на заранее заданную тематику (о Боге/метафизике, о Любви, о Поэте и Поэзии, о Родине), а публика определит трёх победителей, которые и сорвут банк (я подготовил карточки для голосования, назначив им приемлемую для наших широт цену 6 руб.). За день до я держал в руках богатейшие плоды широчайше планируемой широкой рекламной компании — две неприлично маленькие вырезки из местных газет и весьма и весьма нехотя пытался обзвонить хотя бы самых основных персонажей… Золотова, услышав мой охрипший вокал, удивилась и сказала, что она также не сделала ничего, потому что, честно говоря, подумала, что я на всё забил — я сказал, что я болел, и сейчас болею, и завтра буду болеть, но вечер состоится. (Я всё ещё надеялся на присутствие Инны, ради которой в принципе это всё и затевалось.)
Предыстория такова. Через полгода после того, как меня бросила Зельцер, я вновь наткнулся на Инночку — она пришла с Долговым на какое-то мероприятие «АЗ». Что самое интересное, выглядело это так, что у них весьма близкие отношения, а про меня, я расслышал в паузах между своими виршевсплесками, они говорят в третьем лице: смотри, вот это и есть тот самый ОШ — вроде как он. Я прямо со сцены бросился к ней: «Ты что, дочь моя, не узнаёшь меня?!» Впервые пожал руку и сказал несколько слов Алёше. Уже на выходе она показывала мне папку со своими рисунками — я её просмотрел весьма бегло, сказал универсальное бирюковское «Ну да» (потом призналась, что её тогда сие очень задело — тоже тщеславная штучка!) и пригласил их пить самогон в кругу сегрегатов (у меня в руках был пакет с сахаром, который я должен был доставить родственникам, но за меня уж решено было снести его в шинок в обмен на полторашку). Они, переглянувшись, отказались. Инне далеко ехать. Мне тоже. Оказалось, что она живёт в тех же ебенях, что и я, только на остановку ближе! Подошёл автобус, Долгов успел чмокнуть её в губы (!), а у меня спросить, какие у меня были мотивации, когда я писал «Нож ящериц». Ответить я не успел — бросив сахар Саше с Максимом, вслед за Инной я запрыгнул в салон. Она тоже толком не знала, что такое «мотивации», но когда я предложил выпить по кружечке, всё же не отказалась (несмотря на то, что было уже поздно и места тут такие, что вечером без веера-мессера лучше не ходи).
…Почти каждый день я ждал её из школы на лавочке на Кольце. Она отделялась от своих друзей, и мы шли куда-нибудь, чаще всего в пиццерию (на улице холодновато, доченька хочет кушать, я, конечно, олвэйз, и у меня ещё почему-то были какие-то деньги). Развлечения были неразнообразны, но нам было хорошо вместе. Это было что-то странное — с одной стороны… а с другой, я не мог и представить, как
