Имею топор – готов путешествовать!

5

Цок-цок, цок-цок. Подковы звонко стучали по мостовой, однако возница не слишком торопил коней.

Я знал, куда нас везут и зачем.

Нас везли для серьезного разговора.

Братья Гхашш работали на Митризена по прозвищу Моя Денежка, главного по долгам в Хараште. Нет, он не был ростовщиком, подлым заимодавцем. Он – всего-навсего – скупал чужие долги, расписки и векселя, и умел так воздействовать на должника, что тот продавал последнее, чтобы рассчитаться. И лишь в исключительных случаях горемыку везли повидаться с Митризеном лично. Но чтобы это случилось, не только сумма, но и строптивость должника просто обязаны были достичь неизмеримых с нашими величин. Признаться, я был слегка ошеломлен, и несколько более, чем слегка – раздражен. Внутри меня постепенно закипал вулкан.

Дорога заняла около часа. Все это время братья пялились на нас с лавки напротив, подпирая головами потолок. Взгляд у них был один на двоих – желтый, пустой и немигающий, а пахли они как два бродячих кота, случайно упавших в корыто с помоями.

Я знал их по именам, вернее, по кличкам, которые они получили в преступном мире Харашты: Слепая Кишка и Мертвый Язык. Первого за глаза называли Милашка-Очаровашка, поскольку говорил он фальцетом (производственная травма, удар тролльей дубины по темечку), и постоянно нес такую ахинею, что уши вяли. Второй хрипел, сипел и присвистывал. По этим признакам их и различали, поскольку в остальном они были близнецы. Мертвый Язык – за главного, но в драке оба равно опасны.

За время пути Мертвый Язык не проронил ни слова, а Милашка-Очаровашка осчастливил нас несколькими поразительными откровениями. Итак.

Почесав под мышкой:

– Я был слишком доступен, они этого не ценят.

Звучно икнув, так что карета просела:

– Смерть от одиночества как сломанная кукла с зашитыми глазами.

(От этой сентенции Олник уставился на меня с ужасом.)

Сунув палец в ушное отверстие и основательно там поковыряв:

– Ночью я выхожу на кладбище и слушаю безмолвную музыку звезд.

И, наконец, вообще без повода:

– В этом мире нельзя больше жить!

Тут он был прав, только 'мир' следовало заменить на 'карету': от запаха близнецов тяжесть бытия начинала казаться, действительно, невыносимой.

Но вот мы прибыли: карета остановилась, и нас вытолкали взашей.

Высокая ограда из серого камня и стальные ворота с парой нависших горгулий выглядели не очень ободряюще. Мы были в районе пригородных имений. В очень, очень тихом районе.

Братья выбрались наружу, и Мертвый Язык дернул рычаг звоночка:

– Жрат!

Очевидно, слово являлось паролем, поскольку в воротах без промедления открылась калитка, и волосатый громила, похожий на приблудного пса, жестом велел заходить.

Кто-то из братьев деликатно пихнул меня в спину.

У меня ныла коленка, пустой желудок скребся о ребра, а в горле бушевал суховей. Я хотел жрат, я хотел пить, я был разъярен как бык. Вообще, человек я отходчивый и долготерпеливый, но всему есть предел.

Стуча зубами (я продрог, если вы помните), и шлепая босой ногой, я прошел внутрь. Олник двигался за мной, напряженно сопя.

Мы обогнули представительный особняк – действительно красивый, цвета беж, с башенками, стрельчатыми окнами и колоннами по периметру фасада. За особняком располагалось большое рукотворное озеро квадратной формы (в богатых домах такие штуки называют 'бассейн', и в них плавают, а не стирают и разводят рыбу, как вы могли бы подумать) и скромный холм, покрытый изумрудной травой. На вершине холма красовалось газебо, то бишь беседка, слегка увитая плющом. Стойки из красного дерева поддерживали черную лаковую крышу. Подножие холма опоясывали кусты роз, уже готовые расцвести. Двое зеленых гоблинов с садовыми рукавицами выше локтя деловито удобряли кусты, черпая компост из тележки, в которую был впряжен третий гоблин, зеленый, как неспелая вишня.

Милая и пристойная картина.

Думаю, гоблины вдобавок сторожили особняк по ночам. Зеленые гоблины достаточно смекалисты, умеют обращаться с простым оружием вроде пращи и дубинки, не будят своих хозяев лаем, а что касается денег, то стоят они гораздо дешевле породистых собак, и куда медленней стареют.

По дорожке из плоского желтого кирпича мы поднялись в газебо. Не скрою, наряду с прочими чувствами меня терзало любопытство: о внешности Митризена ходили самые противоречивые слухи, большей частью брехня. Те же, кто видел его воочию, предпочитали держать язык за зубами.

Он сидел на банкетке за круглым мраморным столом, перебирая какие-то бумаги – хрупкий человек со склоненной головой и длинными седыми волосами. Тонкие кисти рук выглядывали из рукавов невзрачного серого халата. Моя Денежка медленно ворошил бумаги восковыми пальцами с длинными острыми ногтями.

Братья замерли перед столом, зажав нас между собой, как двух щенков. Розовый мраморный пол холодил ноги. Олник шмыгал носом и вертелся, будто ему приспичило.

С потолка на цепях свисало несколько вазонов с какой-то пышной растительностью, а рядом с самим Митризеном покачивалась клетка, где обреталась редкостная витриумовская канарейка;[6] она изредка посвистывала на какой-то модный мотив.

Сервировочный столик на колесиках стоял неподалеку: их милость гроза кредиторов только что закончили принимать пищу. Ага, вот почему возница не торопился – пока нас везли, Митризен завтракал. Хотя по тарелкам этого не сказать – блестят, словно их отмыли. В одной сложены какие-то черешки вишневого цвета. Я напряг память и вспомнил: арцелла. Эльфийский лист, которому приписывают разнообразные полезные свойства. Не знаю насчет свойств, ни разу не пробовал это чудо – я не безумец, платить огромные деньги за простой зеленый листик. Огромные потому, что эльфы обоих королевств отказывались продавать его людям, однако контрабанда арцеллы из Витриума каким-то образом все же велась. До блокады лист арцеллы стоил в Хараште два полных золотых реала (неслабо, прямо скажем), а после… После она исчезла с рынка. Однако Митризен, видимо, каким-то образом ухитрялся получать эльфийское чудо, благо, лист арцеллы при должном хранении мог оставаться свежим около месяца. Скуки ради я пересчитал черешки и обомлел: главный по долгам в Хараште накушал на тридцать золотых реалов.

– А-а-а-апчхи-и!

Я незаметно пихнул напарника локтем. 'Тут же нет эльфов, ты чего расчихался?'

Тишина. Не поднимая головы, Митризен шелестел бумагами, перекладывал их, сортировал, что-то подчеркивал острым ногтем. Так прошло несколько минут. В конце концов, мне захотелось свернуть эти бумаги трубкой и запихнуть ему в задницу.

– Предупреди вы нас заранее, я бы надел чистую рубашку и побрился.

Не слишком остро, не шибко оригинально, но не говорить же: 'Да оторвись ты от бумажек, козел!'?

Движение бумаг по столу замедлилось. Руки Денежки дрогнули, голова поднялась…

– А-а-а-апчхи-и-и! Фатик, это же…

Я испустил протяжный вздох:

– Эльф!!!

Это был, наверное, самый уродливый эльф из всех, существующих в природе. Острый загнутый вверх подбородок и крючковатый нос впечатляли не меньше, чем красная плешь ожога на половину лица. Под