— Какой такой мумий?
— Манекен, — догадался я.
— Ма-не-кен? Ни в одном магазине таких худых манекенов не видела. Отдайте мой фонарик. — Тетя Шаша умеет быстро остывать. — Кто же знал, что это всего лишь манекен.
Я попросил прощения и вынес ей фонарик. Она проверила, горит ли он, чем сильно обидела меня, и указала на свежую вмятину на стене.
— Чтобы сегодня же заделали.
— Хорошо, хорошо.
Я вернулся к мумии. Я не суетился, за что попало не хватался. Все было давно рассчитано и предусмотрено. Сначала я мумию просветил, нет ли где изъянов, на месте ли сердце, печень, легкие и остальные органы, целы ли кости, в особенности череп. Потом накрыл ее простыней: мне показалось, что она за мной подсматривает. Из чуланчика принес бутыль со специальной клейкой жидкостью, наполнил ванну холодной водой и вылил туда эту жидкость. После перемешивания у меня получился питательный раствор, в котором мумия должна будет набухать, прибавлять в весе, восстанавливать утерянные атомы, одним словом, «доходить до кондиции». Негнущуюся, легкую мумию я взял обеими руками под мышки, вошел в ванную и осторожно погрузил ее в раствор.
Пока мумия созревала, я приналег на древнеегипетский язык, заучивая фразы и обороты, которые могли мне пригодиться для первого разговора. Все вопросы, связанные с подготовкой к полету в космос, пришлось временно отложить.
Когда раствор из желтого стал прозрачным, я подогрел его до температуры человеческого тела, еще сутки выждал и приступил к оживлению.
Смерть этого египтянина наступила в результате потери крови. На шее у него была рана, очевидно, нанесенная кинжалом. Рану я сразу же надежно зашил. Всецело положась на интуицию, ввел в тело вторую группу крови и не ошибся. Вообще меня интуиция часто выручала и я всегда доверяюсь ей.
Принято считать, что клиническая смерть, то есть остановка сердца и дыхания может продолжаться не более двадцати минут. Но после этого происходит полный распад белковых структур, высшие отделы мозга погибают и наступает смерть биологическая. Это, как утверждает современная, еще несовершенная медицина — явление необратимое.
У меня на этот счет, как я уже говорил, имеются свои соображения. Раз организм не разложился, значит, он цел, органы, кровеносные сосуды, мозг хоть и высохли, но они есть. И вот я даю органам желудочный сок и всякие другие жидкости, артериям кровь и довожу таким образом мумию до состояния клинической смерти.
Интересно, как-то поведет себя мой египтянин? Нагнетая в артерии по направлению к сердцу кровь, я стал массажировать его и одновременно делать искусственное дыхание. Вскоре надобность в этом отпала. Мумия приятно порозовела и посвежела. Появился пульс. Грудь ритмично поднималась и опускалась. Теперь это была уже не мумия. Эго был спящий крепким сном усталый человек, а мне оставалось лишь сидеть и ждать, когда он проснется.
Сняв с него мерку, я убедился, что мы с ним примерно одинакового роста. Мое нательное белье и почти новый темный костюм египтянину подойдет. С таким пустяком, как одевание, я провозился минут двадцать. Застегнув пуговицы и расправив складки брюк, я уселся у изголовья спящего египтянина и начал его разглядывать: он был молод и довольно симпатичен, лишь слегка истощен. На ровном носу я заметил несколько веснушек.
И тут (поневоле бога вспомнишь) меня вдруг обуяли какие-то животные страхи, в голову полезла всякая чертовщина. Вот лежит человек, убитый веков сорок назад, сейчас он встанет, заговорит. Начнется его вторая жизнь. Жуть напала на меня. Хоть я к этому и готовился, все понимал и сознавал, что ничего здесь сверхъестественного нет, что все это обосновано научно, а вот подошла развязка и, пожалуйста, захотелось встать и как мальчишке удрать подальше. Я мобилизовал всю волю и остался сидеть на месте.
«Да оживай же скорее, не тяни», — торопил я. И он будто услышал меня. Веки его дрогнули, тело слегка шевельнулось и египтянин, видимо, с усилием, открыл глаза. Пустым, невидящим взглядом он уставился в потолок. Взволнованный до предела, я тем не менее следил за каждым его движением. Сознание медленно возвращалось к нему. Тело же долго оставалось неподвижным: затекли все члены. Все же не шутка пролежать тысячи лет, не меняя позы. Но вот зрачки его задвигались, он глубоко, хрипловато вздохнул и увидел меня. Испуг и удивление я прочел в его широко раскрытых глазах. Не знаю, что он в моих глазах прочел. Я уже хотел обратиться к нему, но взгляд его потускнел, глаза закрылись, и он опять уснул. Я терпеливо сидел и ждал. Прошел еще час. Страхи мои потихоньку улетучились. Я почти успокоился, как вдруг египтянин дернулся, запрокинул голову, разинул рот и оглушительно захрапел. Честное слово, я чуть не свалился со стула. Как он храпел! «Все хорошо, — подбадривал я себя. — Ему просто неудобно. Надо поправить подушку». Я наклонился к нему, но не успел прикоснуться к подушке, как ресницы его дрогнули, он стал потягиваться и кулаком шаркнул по моей щеке. Не помню, каким образом я очутился у двери. Схватившись за ручку, я начал себя успокаивать. «Кого испугался? Он, может, нуждается в помощи. Ах, как не стыдно!» Я овладел собой и повернулся. Египтянин в упор смотрел на меня.
— Ну, дружок, довольно спать, — с выжатой улыбкой сказал я по-древнеегипетски.
Он сдвинул густые черные брови, весь напрягся и, болезненно крякнув, сел. Для него тысячи лет пролетели, как одна ночь и потому непривычная обстановка и вид современного костюма явно ошеломили его. Держась за рану рукой, он встал. Вид у него, несмотря ни на что, был надменный и гордый. Неожиданно громовым голосом он заорал:
— Кобхт! Хирам! Ко мне!
Что и говорить, голосовые связки у него сохранились превосходно.
«Пожалуй, он фараон, — подумал я. — Где-то сейчас твои Кобхты и Хирамы». А вслух сказал:
— Тише, дружок, ты не в Египте. У тебя никого нет. Ты один. Ты был убит несколько тысяч лет тому назад. Я вернул тебе жизнь. Меня зовут Фил.
Мое фамильярное обращение очень не понравилось фараону. Он так сверкал глазами, что было ясно: окажись здесь Кобхт и Хирам, искать профессора Бейгера было бы некому. Но Кобхт и Хирам не появлялись, и фараон, видимо, понял, что ждать их бесполезно. Ему не оставалось ничего другого, как снизойти до разговора со мной.
— Где я?!
— Сядь и терпеливо выслушай меня. Твои жестокие времена прошли… — но договорить я не успел.
Бросив на меня странный взгляд (боюсь, что он принял меня за сумасшедшего), египтянин бросился к окну. Раздался звон разбитого стекла. Это его испугало и удивило. Но у него хватило смелости пощупать острые выступающие кромки. «Великолепно, — отметил я про себя, — он довольно любознателен».
Глядя на скользящие машины, на дома, на народ, он что-то зашептал и продолжал стоять неподвижно, уничтоженный увиденным. Я спокойно наблюдал. Прошло минут пять. Потом он поднял с пола осколок стекла и, глянув сквозь него на улицу, повернулся ко мне. Что он хочет делать с этим стеклом?
— Сядь и выслушай меня, — повторил я, указывая на стул.
Поколебавшись, он положил стекло на подоконник и сел. Я старался говорить как можно проще. Изложил историю древнего Египта, перешел к Риму и так постепенно, в общих чертах обрисовал весь путь, который прошло человечество до наших дней. Не знаю, много ли понял он из моей лекции и за кого меня принял, но, когда я предложил ему выйти на прогулку, он вдруг низко склонился передо мной и проделал целую серию каких-то странных жестов. Потом вытянул вперед ладонь и замер неподвижно. Как сильны в человеке всякие верования и предрассудки! Даже в высушенных мозгах они продержались тысячелетия.
Город ошеломил его. Он потерял дар речи и испуганно жался ко мне при виде быстро проносящихся автомашин. Держась за мой рукав, он чувствовал себя, вероятно, козявкой. Прохожие с любопытством оглядывались на него. От пронзительного воя сирены пожарной машины он шарахнулся в сторону и налетел на пожилую даму, шедшую с покупками из магазина. На асфальт полетели свертки, смачно шлепнулось сливочное масло, бумажный кулек лопнул и из прорехи посыпался рис, а большая консервная банка «Лосось», сверкая этикеткой, скатилась на проезжую часть улицы, попала как раз между двумя
