покрывалось потом. Пропитывалась мокрым одежда, блестел пот на ноздреватой складчатой коже, и исходил от спящего тошнотворный остренький запашок. Мальчишки сидели в самом центре каменного пятиугольника, бывшего когда-то, без сомнения, пороховым складом, и даже сюда, к ним, преодолев изрядное расстояние, докатывался этот отвратительный аромат.
Два человечка, растерянные, голодные, молча и терпеливо сидели в центре общего для пяти пороховых хранилищ раздаточного зала, где на четыре поставленных вертикально бочонка была положена массивная, длинная, плоская, хорошо сохранившаяся, без инкрустации, дверь. В покрывавших её трещинах и лунках, оставшихся от винтов, крепивших когда-то огромную ручку, обнаружились закаменевшие хлебные крошки, и Пит и Шышок, смачивая слюной пальцы, извлекали эти крошки из трещин и, блаженно замирая, растирали их на зубах.
Недвижимо, мучительно медленно проходил день. Но вот всё-таки потускнел столб отражённого зеркалом света, и пробралась сквозь проём в потолке влажная предвечерняя свежесть. И тут где-то, невидимый, за стеной, прогудел колокол. Спящий толстяк зашевелился, заохал, сполз с ложа и утопал в туннель. Оттуда, из тёмной дыры, вскоре послышался шорох частых шагов. И, кроме Слика, в пороховой зал вошли дети. Много, десятка два или три - Пит сразу не разобрал. Торопливый взгляд его выхватил из плотной толпы выбегающих из туннеля маленьких оборванцев нескольких: невысокого роста крепыша, - взрослого, лет четырнадцати; такого же крепкого, с небольшим горбом, карлика, тащившего на спине, кроме горба, плетёную плоскую корзину; и маленькую, с милейшим личиком девочку, которая бодро топала одной тонкой ножкой, а вместо второй мягко хлопал о камень пола обмотанный на конце тряпичным коконом костылёк.
Но, пока Пит рассматривал этих, почему-то выбранных им из толпы, незнакомцев, его вниманию предложил себя ещё один. Маленький, вёрткий, огненно-рыжий мальчишка, прыгая, словно балаганный паяц на пружинках, подскочил к Питу и прокричал:
– Новенький! Новенький!
И тут же, с неописуемой простотой и нахальством, залез тонкой, но ощутительно сильной рукой к Питу в карман.
– А что у тебя тут? - требовательно вопросил он, запуская руку и во второй Питов карман.
– Чарли! - строго прикрикнул, заметив его «приветствия», взрослый крепыш.
– Я - Нойс! - гневно выкрикнул рыжий нахал, повернувшись к крепышу и топнув ногой.
– Мистер Чарли Нойс! - поправился, не убрав, однако, из голоса строгости, окликнувший его. - Сначала - дела, потом - знакомства! Или вы, мистер Нойс, по палке соскучились?
Услыхав о палке, «мистер Нойс» опасливо взглянул в сторону ковыляющего к своему ложу Слика и, с сожалением посмотрев на Пита, отошёл и присел на какой-то бочонок. Но не отпустил от себя общего внимания, нет! Едва только он сел, как старый бочонок, ожидавший, без сомнения, именно такого варианта завершения своих дней, с дробным грохотком рассыпался и разбросал полуистлевшие дощечки по гладкому камню. Многие из вошедших весело засмеялись.
– Какая радость! - послышался вдруг высокий, почти визгливый голос, и в голосе том была нескрываемая глумливость. - Они радуются! Знать, кто-то сегодня принёс золотце?
Под каменными сводами мгновенно воцарилась могильная тишина. Все замерли. Крепыш, принужденно кашлянув, вышел вперёд и отчётливо проговорил:
– Нет, милый Слик. Сегодня золотца не добыли.
– Ах вы маленькие засранцы, - почти нежно проворковал Слик и в руке его появилась длинная, тонкая бамбуковая палочка. - Ах вы, дармоеды. Я вас оберегаю, даю вам кров, спасаю от полиции, а вы уже месяц не приносите мне золотца - и веселитесь? Что ж это делается, Дэйл?
– Завтра, - торопливо сказал крепыш, ступая ещё на шаг вперёд, - я принесу золотую монету. Обещаю. Не сердись, милый Слик.
– Хорошо, - просиял толстяк и отложил палку в сторону. - Подождём-ка до завтра. - И, переведя дух, добавил: - Ну, кто начнёт?
Замершие на минуту маленькие оборванцы засуетились, стали прятать ручонки в карманы, - и Пит заметил, что они все старались не смотреть друг другу в глаза. А Дэйл и снявший и поставивший свою корзину на пол горбун поднесли к возвышению, на котором покоилось мокрое от пролитого днём пота ложе, короткую, на массивных ножках, скамью и поставили её перед Сликом.
– Я начну, - сказал Дэйл и, запустив руку глубоко в карман, выложил на скамью небольшую горстку монет.
– Та-ак, - протянул, с трудом перегнувшись в поясе, Слик. - Это что же… Тридцать три пенса?! А твоя доля - всего двадцать пять?
Дэйл кивнул.
– Хорошо! Завтра можешь принести только двадцать.
– Дэйл - молодец! - прошептал в самое ухо Питу возникший вдруг рядом рыжий Нойс. - Он знает, что если Слика с самого начала задобрить - то всем потом будет легче!
А место Дэйла возле скамьи занял, между тем, горбун, и - Пит не поверил своим глазам - к нему присоединился малыш, на вид всего лет пяти, выпрыгнувший из принесённой горбуном корзины. Малыш высыпал на лавку такую же, как у Дэйла, горстку монет, и положил ещё три глухо звякнувших кошелька.
– Сколько там? - облизнул толстые губы Слик и глаза его загорелись жадненьким любопытством.
Малыш распустил шнуры кошелей и высыпал из них содержимое. Слик радостно взвизгнул, заметив среди монет серебро.
– Сколько?! - нетерпеливо повторил он.
Горбун, едва ворочая втянутой в плечи носатой и приплюснутой головой, пересчитал. - Фунт с четвертью, Слик - ржавым, металлическим голосом доложил он.
– Милый! Милый Слик!! - взвизгнул толстяк и, с неожиданным проворством схватив свою длинную и тонкую палку, хлестнул горбуна по плечу.
– Да-да, - дёрнулся под ударом, но не закрылся и не отступил горбун. - Милый Слик! Фунт с четвертью. - Фунт с четвертью? - переспросил с зловещей иронией Слик. - А ваша доля на двоих - сколько за день?
– Фунт с четвертью, - потерянно сообщил горбун.
– Замечательно! - заколыхался, заходясь в хохоте, Слик. - Великолепно! И у этих портовых простаков и ротозеев оказалась в карманах точнёхонько нужная сумма, ни больше, ни меньше… А? А?
Пятилетний обитатель корзины торопливо закрыл макушку ладошками и спрятался к горбуну за спину.
– А ну-ка, - Слик вытянул далеко вперёд свою палку, - Дэйл! Притащи-ка их корзину сюда!
Дэйл, удручённо покачав головой, послушно принёс и подал Слику корзину. Тот, откинув плоскую крышку, запустил толстую руку внутрь - и широко улыбнулся.
– Нож! - скомандовал, недобро улыбаясь, толстяк.
Тотчас кто-то из находящихся в общей толпе оборванцев подскочил и подал ему раскрытую бритву. Слик засунул эту бритву в корзину, что-то срезал там, и, перевернув корзину вверх дном, вывалил себе на колени ещё один толстенький кошелёк.
– Дэйл! - снова крикнул толстяк.
Крепыш подошёл, взял кошелёк и, высыпав деньги на лавку, пересчитал.
– Два фунта три пенса, - сказал он, выложив монеты в удобную для обозрения линию.
– Два фунта!! - взвизгнул, багровея, толстяк. - Утаить от меня! Хотели! ДВА фунта!
Он, часто дыша, поднял вверх палку и так держал её, ожидая, пока Дэйл не уберёт с лавки монеты. После этого малыш, горестно подвывая, выбрался из-за спины горбуна и лёг на эту лавку, вытянув руки и ноги. Тонкий бамбук хорош тем, что он вроде бы лёгкий, взмахивать им не составляет особых усилий. Но кончик его приобретает такую скорость, что даже свистит. Пит вздрогнул, когда ребристая твёрдая палка со звонким щелчком въелась в тонкую вздрогнувшую детскую спину. Испустив отчаянный крик, малыш задрожал, но не вскочил и не сбежал с лавки. И Слик без помех, с расстановкой, прицеливаясь, ударил три раза. После этого Слик сказал «всё!», и малыш, подвывая, размазывая по грязному личику слёзки, с перекошенным ртом, убежал. И, - Пит старался не смотреть, - три удара получил и горбун.
