закона о коммунистах. Председатель Верховного суда, так же как и я, совершенно ясно понимал, что этот закон нуждался в соответствующем обосновании, и по собственному почину стал отвергать параграф 85 конституции. Он делал это менее остроумно, чем я, но он руководствовался благими намерениями. Вы, быть может, помните, что я писал тогда?
— Да, разумеется, — ответил Окцитанус.
— Впрочем, я могу вам показать, — предложил министр юстиции, отыскивая на полке красиво переплетенный оттиск. — Здесь все сформулировано особенно остроумно. Я доказывал, что если в конституции говорится: «Ни один союз не может быть распущен правительственным мероприятием», то нет никакого сомнения в том, что коммунистическая партия может быть запрещена в
— Очень тонкое толкование! — восхитился директор полиции.
— Да, уж самому приходится признать, — сказал министр юстиции. — Как известно, Шопенгауэр считает, что желание человека скрыть свое превосходство над другими нельзя объяснить ничем иным, кроме рисовки.
И так, стоя, он произносил ту речь, которую вчера вечером репетировал перед своей женой. Директор полиции с удовольствием слушал его гладкое выступление. Иероним Ботус был одним из лучших ораторов социал-демократии и, подобно актеру, умел делать в нужных местах свой голос убедительными печальным. Выступая по радио с докладом о своих толстых, кишках, он говорил таким обиженным тоном, что радиослушатели невольно проникались убеждением, что именно политические противники министра коварно навязали ему знаменитый катар.
— Нам посчастливилось остановить безумие, которое вспыхнуло в 1945 году, — продолжал Ботус. — Разумеется, все было бы гораздо проще, не будь «Народной воли». При всей моей скромности не могу не похвастаться, что был первым среди тех, кто последовательно боролся против разлагающего образа мышления, освободительных идей и требований чистки. Я всегда был в достаточной степени хладнокровен и обладал необходимым мужеством. Нелегко было идти против течения, и, конечно, меня поносили и ругали самым подлым образом. Помните, как вела себя тогда наша пресса? Помните то время, когда «Эдюкейшн» была газетой движения Сопротивления? А помните, в каком тоне писал редактор Скаут свои передовицы? Теперь же и я, и правительство, и наши американские советники не имеют более преданных друзей, чем редакторы Скаут и Зейфе! Эти строптивые парни образумились, когда дело коснулось хлеба насущного. С мещанами нужно обращаться по-деловому. Вообще журналисты — более трудный народ, чем судьи, потому что им не хватает воспитания, но это всегда можно уладить. И если такую газету, как «Народная воля», не удалось заставить замолчать, то только потому, что она не подчиняется нормальным экономическим законам, которые действуют в демократическом обществе. Ни одна обычная газета не может продержаться без объявлений даже одной недели. А «Народная воля» все еще жива, несмотря на то, что в течение многих лет проводился эффективный бойкот, лишавший ее объявлений. Более того, газета имеет успех, о чем меня уведомила разведка государственной полиции. И, насколько нам известно, весь дефицит «Народной воли» покрывают отнюдь не зажиточные люди; гарантийный фонд коммунистического листка поддерживают жалкие рабочие. Когда мы велели Верховному суду присудить редактору газеты штраф в сумме пятидесяти тысяч крон в виде компенсации за упорное повторение вредной правды, то читатели собрали для своей газеты полмиллиона крон! Верховный суд будет требовать специального закона, чтобы зажать рот «Народной воле», и все-таки неизвестно, удастся ли это сделать; ведь даже во время немецкой оккупации мы не могли этого добиться. Однако другие газеты следует все же утихомирить! Вы должны понять, что на карту поставлены наши национальные интересы. К тому же те, кто пишет в «Дагбладет», отнюдь не фанатики, с ними можно договориться. Один Скорпион уже назван — ну и хватит, больше не надо!
— Я боюсь, что торговец овощами Лэвквист лишь очень маленький Скорпион, господин министр, — возразил директор полиции Окцитанус.
— Как сказать! Он ведь, кажется, миллионер. Миллионер за решеткой! Уже сам факт его ареста является уступкой народу, который сможет теперь излить на него свое злорадство и ненависть.
— Все говорит о том, что вскоре ему составит компанию еще один миллионер, — сказал директор полиции. — И при сложившихся обстоятельствах я не вижу способа этому помешать.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Министр юстиции Ботус положил в рот освежающую таблетку, чтобы прочистить горло после длинного монолога, и спросил:
— Нельзя ли немного подождать с арестом оптового торговца Ульмуса?
— Не думаю, — ответил директор полиции. — То, что стало официально известно о нем, уже вызывает удивление, почему он свободно разгуливает по городу. Весьма трудно опровергать все слухи. Больше чем месячный срок я ему гарантировать не могу. Надо надеяться, что он сумеет использовать это время.
— Надо надеяться, что
— Да! Для чего у нас существует полиция? — чуть улыбаясь, спросил директор полиции.
Министр юстиции ответил без улыбки:
— Полиция существует для того, чтобы охранять общественный порядок! А вовсе не для того, чтобы подрывать его! Полиция должна обеспечить спокойствие и порядок. Она не должна поощрять распущенность, разрушая тем самым доверие к демократии. Полиция должна приносить пользу, а не вред. Я не имею удовольствия знать Ульмуса, и меня ничуть не интересует, что с ним произойдет. Но то, что так или иначе связано с заграницей, не должно выйти за пределы «Ярда». Мы, конечно, не желаем, чтобы кто- нибудь покрывал возможные преступления оптовика Ульмуса. Однако нет никакого смысла рыться в старых делах, это может лишь обеспокоить союзную державу!
— Вы имеете в виду 1945 год, когда Ульмус был интернирован в английском лагере для пленных, обвинен в шпионаже и спекуляции военными материалами? — спросил директор полиции.
— Да, между прочим и это. Я имею в виду также способ, к которому он прибегнул, чтобы оттуда выбраться.
— Ах, тот автомобиль, который он подарил английскому коменданту?
— Да, это тоже.
— Но ведь его дело того периода пропало.
— А разве нет опасности, что оно снова будет обнаружено каким-нибудь ревностным служакой?
— Еще до того, как оно исчезло, государственный прокурор уже решил, что его следует отложить. Дело же относительно шпионажа и спекуляции военными материалами было превращено в дело о спекуляции денежными знаками.
— И оно тоже пропало?
— Да.
— Но дело о пятидесяти тысячах долларов находится у вас?
— Боюсь, что оно превратилось теперь в дело о ста пятидесяти тысячах долларов, — ответил директор полиции.
— Тем хуже! А потом, что там такое с американскими автомобилями? Я просил вас доложить мне.
— Речь идет, по крайней мере, о двадцати автомобилях.
— А американская фирма упомянута?
— Да, но все документы по этому делу утеряны в товарном департаменте. Таможенный чиновник, который давал Ульмусу разрешение на покупку контрабандных автомобилей, уже уволен.
— Обязанность полиции — разоблачать мошенничество! — сказал министр юстиции. — Это настолько понятно, что мне не следовало бы и говорить вам. Не время экономить силы, нельзя допускать халатность, когда дело касается борьбы общества против преступников. Тут не может быть двух мнений! Однако, учитывая ситуацию, в какой находится наша страна, следует проявлять осторожность во всем, что имеет
