но и ему сразу что-то понадобилось на противоположной стороне сцены.
Маркус не строил догадок по поводу того, что именно обнаружит, и уж, во всяком случае, не рассчитывал найти то, что нашел. На отдельных листках, вложенных в клавир, было указано, каким образом будет подниматься и опускаться занавес во время премьеры — при определенной длительности аплодисментов. И, кроме того, на нескольких листках отпечатана аннотация [1] к опере Жака Оффенбаха «Сказки Гофмана». Быстро пробежав первые странички, Маркус раз и навсегда запомнил, что опера впервые увидела сцену в парижской «Опера комик» 10 февраля 1881 года и прошла с неслыханным триумфом, что 25 января 1958 года Вальтер Фельзенштейн[2] поставил оперу в новой редакции в берлинской «Комише опер» и что постановка ее здесь, в театре Карлсберга, тоже вызвана желанием по-своему воплотить этот немеркнущий шедевр.
Все это, допустим, весьма любопытно и поучительно, но отнюдь не объясняет, почему ассистент то и дело в эти странички заглядывал. Как и когда поднимать занавес, он и без того знал наизусть…
Маркус еще раз перелистал их и хотел было уже положить на место, как на последней, до половины занятой текстом странице увидел в левом нижнем углу чертеж, небрежно нанесенный острым карандашом. Строго говоря, даже не чертеж: три удлиненных прямоугольника, связанных поперечной линией, которая в самом низу страницы завершалась кружком с двумя точками, а вверху эта линия тянулась к двум похожим на звездочки значкам, расположенным по обе стороны от чего-то, весьма напоминающего виселицу.
Внизу, в кружке, рядом с левой точкой был поставлен крестик. Сколько Маркус в этот чертеж ни вглядывался, его знаменитое чутье даже не намекнуло, с чем эту премудрость едят. Неужели Вестхаузен просто так, шутки ради или от нечего делать сделал этот чертеж? Или в нем есть свой тайный смысл? Скорее всего, потому что поведение Вестхаузена во время премьеры другую версию практически намертво отметало.
Он посмотрел на электрические часы над пультом. Пять минут вот-вот истекут. Оставаться здесь дольше решительно незачем. Каждую секунду может появиться Вестхаузен. Маркус быстро воспроизвел чертеж в своей записной книжке — пусть-ка Штегеман, Краус и Позер тоже поломают голову.
Закрывая одной рукой клавир, а другой кладя книжечку в карман, он ощутил, что за ним наблюдают. Чувство безотчетное, а все-таки… Но вроде бы никто на него внимания не обращал. Роскошный зал во дворце Джульетты был на сцене смонтирован почти наполовину. Буххольц вешал расшитую золотом портьеру рядом с зеркалом в резной белой раме.
Когда Маркус шел по узкому проходу за кулисы, он чуть не нос к носу столкнулся с Вестхаузеном. Ассистент режиссера был чем-то недоволен или просто не в духе, его мясистое лицо побагровело. Он исчез на сцене, не удостоив Маркуса взглядом.
Нет, это не случайность! Ноги у Вестхаузена сделались ватными. Он послал к нему обер-лейтенанта, чтобы отвлечь, в то время как капитан… Взяв себя в руки, он с беспечным видом прошел к своему пульту. Но его всего трясло. Клавир лежит на месте. И листки со схемой, о которой он по своему легкомыслию забыл, тоже. Видел их капитан или нет? Склонившись над пультом, он впился взглядом в последнюю страницу, будто она могла разрешить его сомнения.
Декорации на сцене уже поставлены. А Буххольц все подгоняет своих людей и ругается. Сверху, с мостика осветителей, Крибель требует лампочку.
Вестхаузен вздрогнул. Пора давать первый звонок. Нельзя так распускаться. Даже если капитан и видел чертеж — ни черта он не понял! С налета в таком чертеже никто не разберется.
Так, дать еще один звонок и уменьшить свет в фойе и буфете. Пальцы как бы сами нашли нужные кнопки, они больше не дрожали. Да и глухого шума в ушах как не бывало.
Они его подозревают. Пусть. Тем более что это ему известно еще со вчерашнего дня. Он настолько спокоен, что способен даже улыбаться — вот, смотрите!.. Бросил взгляд на часы. Антракт кончается через девять минут. А что — можно рискнуть. Нет, рискнуть нужно обязательно!..
Перед занавесом стояла молодая реквизиторша, глядевшая сквозь щелочку в зрительный зал, а рядом, поглаживая ее по спине и нашептывая что-то на ухо, пристроился Буххольц. Когда Вестхаузен проходил мимо, девушка громко захихикала. А Буххольц, бросив на него косой взгляд, оскалил зубы.
— Ты куда это? — удивилась суфлерша, устроившаяся поудобнее в кресле на противоположной стороне сцены. — Разве тебе не пора вызывать народ?
— Успею!
Приняв в высшей степени деловой вид, Вестхаузен протиснулся мимо толстухи и побежал по коридору. Немногие хористы, попадавшиеся ему навстречу, уступали дорогу без слов, они знали, что ассистент режиссера всегда занят сверх меры и всегда куда-то спешит.
Взбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, — и прямиком к мужским гримерным. Репетиторская, гримерная Вондри, туалет. Нигде ни души. Тяжело дыша, рванул дверь на себя.
В туалете никого не было. Рядом, в душевой, из единственного исправного душа капала вода. Кафельный пол влажно блестел.
Вестхаузен подошел к бортику душевой ниши, достал из кармана кусок провода, которым запасся заранее, и обмотал один конец вокруг металлического фиксатора воды на вертикальной трубе. Если дернуть, кольцо провода распадается само… Удовлетворенно кивнув, он снова обмотал фиксатор проводом, а потом просунул штекер с небольшим свинцовым грузом в нижнюю щель окошка вытяжки.
Когда грузик, закрепленный за свободный конец провода, упал на дно вентиляционного колодца, послышался неприятный звук — чавкнуло.
Удалось! Он вытер носовым платком возможные отпечатки пальцев, а половой тряпкой — следы на полу перед душем, отступил на шаг. Никто никакого провода не заметит. Если не знает, конечно, о его существовании и не ищет его специально.
Вестхаузен вышел из душевой довольный собой и прошел через туалет, направляясь прямо к двери. В последний момент успел заметить, как ручка одной из кабинок дернулась. Он быстро отвернулся, сделав вид, будто оправляется.
Это был криминальмейстер из районного управления. Как его фамилия? Что-то запамятовал… Молодой человек поздоровался с ним как ни в чем не бывало.
— Позже я не успел бы сюда, — сказал Вестхаузен, лишь бы что-нибудь сказать.
Голос его прозвучал хрипло, он с испугом подумал, что сразу выдал себя. Хотя почему?..
— Надо — значит, надо! — Голубые глаза молодого криминалиста смотрели на него спокойно, дружелюбно. — Знаете, мне спектакль пока очень нравится.
— Будем надеяться, удача нас не минует, — несколько высокопарно ответил Вестхаузен. — Ну, я побежал!
И тут вроде бы обошлось. Он бежал в развевающемся халате по коридору, потом по лестнице. Хорошо, что уже опустили задник.
У пульта Вестхаузена поджидал режиссер, который кипел от негодования, постукивая пальцем по циферблату часов.
— Уже минута лишняя прошла! Где вы, черт вас побери, торчали?
— Я был… извините… э-э… в туалете, — выдавил из себя Вестхаузен. — Это нервы… Я так волнуюсь…
Он включил микрофон. Режиссер подождал, пока он вызовет на сцену всех занятых в этом акте.
— Мы с вами еще поговорим! Так вы не отделаетесь!..
Молодой наглец буквально упивался тем, как он запугал несчастного Вестхаузена.
Музыканты уже сели на свои места в оркестровой яме. Хористы, тихонько переговариваясь, заняли правую половину сцены. А солисты рассаживались за столом, уставленным кубками, цветами и разными муляжами, изображавшими фрукты и дичь. Последними появились девушки из кордебалета, и среди них сияющие Вондри и Эльке. Она держала его под руку и одаривала всех своей ослепительной улыбкой. И лишь в его, Вестхаузена, сторону ни разу не взглянула.
Ничего, эти улыбочки ей еще аукнутся! Вестхаузен сжал зубы. Стоявший рядом режиссер прошипел:
— Выключить рабочий свет… Выключить свет в зрительном зале… Да не спите же вы — Гломбек давно уже стоит за дирижерским пультом.
Вестхаузен механически выполнял все его указания, дав знать осветителю и дирижеру о начале
