— Как знать, — неопределенно ответил Маркус. — Мы, во всяком случае, обязаны быть готовыми ко всему.
— Черт, кажется, вызывают, — тихонько выругался Краус и, включив прибор, приложил его к уху. — Это Штегеман, — громко сообщил он. — Вондри сидит за кулисами и явно нервничает. А Кречмар наблюдает за ним с противоположной стороны сцены, тоже из-за кулис.
— Вондри разговаривал с Крибелем? — так же громко спросил Маркус. — Из-за музыки ничего не слышно.
Краус запросил Штегемана и вскоре доложил:
— Нет, они не встречались.
— Где Штегеман сейчас находится?
— На той галерее, что над мостиком осветителей.
— Пусть остается наверху и ни на секунду не спускает глаз с Вондри. Когда тенор оставит сцену, за ним проследим мы.
Краус закончил разговор и опустил «уоки-токи» в широкий карман кожаной куртки.
— А теперь что?..
— Найдите место, откуда вы сравнительно незаметно смогли бы наблюдать за гримерной Вондри и репетиторской. Криминальмейстер Позер контролирует коридор на режиссерской стороне и до самой задней сцены. А я… — Маркус в нерешительности взглянул на железную дверь, за которой был ход в зрительный зал, — …я пока что останусь здесь.
Спектакль шел полным ходом. Маркус некоторое время наблюдал за действием, устроившись на диванчике в глубине режиссерской ложи — крайней справа у сцены. Он был слишком возбужден, чтобы из наблюдателя превратиться в зрителя. Ну, может быть, за исключением тех двух сцен, в которых была занята Клаудиа. И все же он сумел оценить, сколь велика разница между генеральной репетицией и сегодняшней премьерой. Исполнителей словно подменили — или они кожу сменили. Его буквально поразил Вондри: он сумел сыграть Гофмана таким восхитительным, неотразимым фантазером.
Примерно минут за пятнадцать до антракта Маркус оставил ложу и вернулся за кулисы. Ему не терпелось убедиться, на своем ли месте Позер. Почти все зависело сейчас от того, чтобы тенор постоянно был под наблюдением. Криминальмейстер сидел на высоких подмостках в самом темном углу сцены. Маркус прошел бы мимо, если бы Позер не обнаружил себя свистящим шепотом:
— Поднимайтесь ко мне наверх. Отсюда отличный обзор.
— Где Вондри? — первым делом спросил Маркус, усаживаясь с ним рядом на неоструганную доску.
Ему пришлось для начала привыкнуть к своеобразному освещению — «точечные» прожекторы оставляли большую часть сцены во тьме.
— Сейчас он по ходу действия не занят и стоит вон там, за левой кулисой, рядом с суфлершей.
— Да, теперь я тоже вижу.
Его взгляд остановился на ассистенте режиссера. Вестхаузен склонился над пультом, углубившись в лежавший перед ним клавир. Вид у него был странный, отсутствующий, его, казалось, вовсе не касалось происходящее на сцене.
— О Вечореке ничего не слышно? Как он там?
— Операцию он перенес как будто хорошо, но в сознание не приходил.
Вестхаузен словно замер, уставившись в страницы клавира. Маркус хотел было пошутить по этому поводу, как вдруг под ними, ругаясь почем зря и размахивая руками, появился и тут же скрылся тенор- буффо Гюльцов.
— Ой-ой! Что это с ним? — удивился Позер.
— А вот мы сейчас это и выясним! — Маркус спрыгнул с подмостков.
Когда он свернул в боковой проход, который вел прямо к пульту ассистента, то увидел Гюльцова, стоявшего перед Вестхаузеном и что-то возбужденно говорившего. Через минуту Гюльцов уже двигался в обратном направлении, ловко минуя ловушки из проводов. Маркус словно случайно преградил ему путь. Ассистент бросил взгляд в их сторону, пожал плечами и склонился над своими нотами.
— И даже признаться не желает, — с возмущением проговорил тенор. — Хотя у меня полно свидетелей, что он меня не вызывал.
— Что он вас?..
— Ну, не вызвал на сцену… И когда — в день премьеры! — возмущению Гюльцова не было, кажется, предела. — Если бы я не слушал спектакль по динамику, тут бы все полетело кувырком.
— А вы, простите, не преувеличиваете?
— Ну, знаете ли! Слышите музыку? Значит, все в порядке — проехало! А ведь не появись я на сцене вовремя, наш бас просто наложил бы в штаны — не подай ему нужную реплику, он рта не откроет от страха.
— А что, часто Вестхаузен бывает столь забывчив? — улыбнулся Маркус.
— В том-то и дело, обычно на него можно положиться, как на каменную гору. А разошелся я так потому, что он из упрямства все отрицает.
Гюльцов исчез в полутьме коридора. Маркус подождал, пока за ним закрылась дверь, и быстро поднялся по железной лестнице на первую галерею.
По какой причине Вестхаузен ведет себя до такой степени опрометчиво? Стоит, как изваяние, забывает о своих прямых обязанностях…
— Т-с-с-с… — прозвучало откуда-то сверху, и Маркус замер.
Подняв глаза, узнал обер-лейтенанта Штегемана, перегнувшегося через перила.
— Что случилось? — спросил он шепотом.
— Сейчас я к вам поднимусь!
На это потребовались считанные секунды.
— Ума не приложу, что стряслось с Вестхаузеном? Надо попытаться выяснить, почему он сегодня сам не свой.
— Я это тоже заметил, — согласился Штегеман. — С моего места можно заглянуть ему, так сказать, через плечо. Он часто не вовремя перелистывает страницы, не поспевает за ходом спектакля. А все почему? Потому что все время поглядывает на несколько машинописных страниц. Если я не ошибаюсь, они не скреплены даже скрепкой и лежат в самом клавире, где-то вначале.
— В самом деле?!
Маркус быстро взглянул вниз, тоже перегнувшись через перила. Вестхаузен что-то говорил в микрофон. В руке он держал карандаш.
— Послушайте, Штегеман. Мне хочется взглянуть на эти страницы собственными глазами. Скоро антракт. Спуститесь вниз, подойдите к пульту Вестхаузена, заговорите с ним и уведите куда угодно на пять минут, не больше. Под каким соусом — мне все равно. Но позаботьтесь о том, чтобы клавир с этими страничками остался на месте.
— Не могу же я…
— Конечно, можете! Не сомневайтесь, — перебил Штегемана Маркус, дружелюбно толкнув его кулаком в бок. — Я уверен, вы придумаете что-нибудь подходящее.
Штегеман решил, что сопротивление бесполезно, и, ворча, спустился по боковой лестнице. Маркус смотрел ему вслед, улыбаясь. Он отдавал себе отчет в том, что замкнутому, всегда уравновешенному и корректному обер-лейтенанту это поручение не по вкусу.
На сцене близился финал акта. Мансфельд в роли Антонии умирала, издавая душераздирающие горловые трели. Доктор Миракль торжествовал. Вондри, издав вопль отчаяния, бросился к своей возлюбленной…
Свет постепенно погас, отзвучали звуки музыки.
Аплодисментов было много, но артисты на поклоны не выходили.
Началась обычная закулисная суета антракта: вспотевшие исполнители торопились в свои гримерные, рабочие сцены переставляли декорации.
А Штегеман тем временем протиснулся к пульту ассистента режиссера и, как тот ни упирался, увел его в конце концов с собой. Спускавшегося по железной лестнице Маркуса заметил, кажется, только Буххольц,
