Стихотворения и поэмы

Рыжий день трясет свою иноходь.

«После незабудочных разговоров с угаром Икара…»

После незабудочных разговоров с угаром Икара,
Обрывая «Любит — не любит» у моей лихорадочной судьбы.
Вынимаю из сердца кусочки счастья, как папиросы из портсигара,
И безалаберно их раздаю толстым вскрикам толпы.
Душа только пепельница, полная окурков пепельница!
Так не суйте же туда еще, и снова, и опять!
Пойду перелистывать и раздевать улицу бездельницу
И переклички перекрестков с хохотом целовать,
Мучить увядшую тучу, упавшую в лужу,
Снимать железные панама с истеричных домов,
Готовить из плакатов вермишель на ужин
Для моих проголодавшихся и оборванных зрачков,
Составлять каталоги секунд, голов и столетий,
А напившись трезвым, перебрасывать день через ночь, —
Только не смейте знакомить меня со смертью:
Она убила мою беззубую дочь.
Секунда нетерпеливо топнула сердцем, и у меня изо
Рта выскочили хищных аэропланов стада.
Спутайте рельсовыми канатами белесоватые капризы,
Чтобы вечность стала однобока и всегда.
Чешу душу раскаяньем, глупое небо я вниз тяну,
А ветер хлестко дает мне пó уху.
Позвольте проглотить, как устрицу, истину,
Взломанную, пищащую, мне — озверевшему олуху!
Столкнулись в сердце две женщины трамваями,
С грохотом терпким перепутались в кровь,
А когда испуг и переполох оттаяли,
Из обломков, как рот без лица, завизжала любовь.
А я от любви оставил только корешок,
А остальное не то выбросил, не то сжег,
Отчего вы не понимаете!
Жизнь варит мои поступки
В котлах для асфальта, и проходят минуты парой,
Будоражат жижицу, намазывают на уступы и на уступки,
(На маленькие уступы) лопатой разжевывают по тротуару.
Я всё сочиняю, со мной не было ничего,
И минуты — такие послушные подростки!
Это я сам, акробат сердца своего,
Вскарабкался на рухающие подмостки.
Шатайтесь, шатучие, шаткие шапки!
Толпите шаги, шевелите прокисший стон!
Это жизнь сует меня в безмолвие папки,
А я из последних сил ползу сквозь картон.

«Зачем вы мне говорили, что солнце сильно и грубо…»

Зачем вы мне говорили, что солнце сильно и грубо,
Что солнце угрюмое, что оно почти апаш без штанов…
Как вам не совестно? Я вчера видел, как борзого ветра зубы
Вцепились в ляжки ласкающих, матерых облаков…
И солнце, дрогнувшее от холода на лысине вершин,
Обнаружилось мне таким жаленьким,
Маленьким
Ребенком.
Я согрел его в руках и пронес по городу между шин,
Мимо домов в испятнанных вывесочных пеленках.
Я совсем забыл, что где-то
Люди просверливают хирургическими поездами брюхо горных громад.
Что тротуары напыжились, как мускулы, у улицы-атлета,
Что несомненно похож на купальню для звезд закат.
Я нес это крохотное солнечко, такое ужасно-хорошее,
Нес исцеловать его дружелюбно подмигивающую боль,
А город хлопнул о землю домами в ладоши.
Стараясь нас раздавить, как моль.
И солнце вытекло из моих рук, крикнуло и куда-то исчезло,
И когда я пришел в зуболечебницу и сник,
Опустившись сквозь желтые йоды в кресло, —
Небо завертело солнечный маховик
Между зубцов облаков, и десны
Обнажала ночь в язвах фонарных щелчков…
И вот я уже только бухгалтер, считающий весны
На щелкающих счетах стенных часов.
Почему же, когда все вечерне и чадно,
Полночь в могилы подворотен тени хоронит
Так умело, что эти черненькие пятна
Юлят у нее в руках, а она ни одного не уронит.
Неужели же я такой глупый, неловкий, что один
Не сумел в плоских ладонях моей души удержать
Это масляное солнышко, промерзшее на белой постели вершин…
Надо будет завтра пойти и его опять
Отыскать.