первый день!
В его голосе слышался такой интерес и звучало столь неподдельное участие, что я не удержался и стал рассказывать ему все, что случилось со мной за сегодня. Когда дошло до пинка под зад, у Кифы от изумления открылся рот.
– Ничего себе! – он оторвался от стены и сел. – Я слышал, конечно, про всякие проказы и забавы, но подставить в темноте ножку и пнуть ученика в первый день занятий, это уже слишком. Ты, конечно же, не успел разглядеть шутника?
– Почему ты называешь его шутником?
– А как по-другому можно его назвать. Никто в обители никогда не причинял вреда члену общины. И хоть ты еще не принят, но ученик – это тоже немало. Тем более такой, как ты.
Он осекся, последние слова явно вырвались против его воли. Я сделал вид, будто пропустил их мимо ушей. Наступила неловкая пауза, и чтобы замять ее, я рассказал Кифе про открывшееся от удара другое зрение.
– Ну ты даешь! – восхищенно воскликнул он. – Упал и сразу начал видеть!
– Вроде так получается.
– Знаешь что, – Кифа снизил голос до шепота. – Наверное, тебя ударил очень, очень продвинутый ессей. Возможно, один из глав направлений. Ты ведь от удара сразу прозрел, понимаешь? У людей годы на это уходят, а ты раз – и все видишь.
Я заметил, как Шали, до сих пор, казалось, полностью ушедший в свиток, переменил позу, повернув ухо в нашу сторону. Выражение его лица стало напряженным и внимательным. Он совершенно явно прислушивался к нашему разговору.
– Но для чего ехидно смеяться? – спросил я. – И если цель состояла в том, чтобы просветлить меня, то зачем сразу сбегать?
– Ты успел его заметить? – спросил Кифа.
– Да. Он был закутан в черный плащ.
Я хотел рассказать Кифе про первую встречу с человеком в черном плаще, но что-то меня удержало.
– Черный плащ, говоришь, – задумался Кифа. – В черных плащах ходят воины.
Его широкий лоб испещрили морщины, а губы сморщились, точно он положил в рот половину лимона.
– Трудно понять, – наконец произнес Кифа. – Даже предположить, будто тебя преследуют воины, невозможно. Во-первых, зачем им тебя преследовать, а во-вторых, в их распоряжении столько средств воздействовать на неугодного, что прибегать к подножкам и пинкам они никогда не станут. Честно говоря – это больше всего похоже на шалопайство, мальчишеские проделки. Но таких проказников в обители нет. Ладно, оставим догадки на потом, рассказывай, что было дальше.
По мере того, как Кифа слушал про мою ошибку и долгую прогулку по коридору, опускавшемуся вниз, его лицо приобретало все более тревожное выражение. Не успел я начать рассказ о змее, он перебил меня вопросом:
– На твоем пути не оказалась большая комната с низким потолком? Без дополнительных входов, просто расширение коридора и все?
– Да, именно про нее-то я и хочу тебе рассказать.
– Ох, ох, – Кифа схватился руками за голову, – пока не появится твой попечитель, я буду провожать тебя на уроки и обратно. Ты сегодня угодил в изрядную переделку.
– Да ничего особенного не произошло!
– Ты просто не понимаешь, что могло произойти. Хвала Свету, если не произошло. Рассказывай же. Рассказывай.
И я рассказал Кифе про змея, зеленые переливы темноты, превращающиеся в блестящие чешуйки и желтые, неподвижные глаза.
– Что это было, Кифа? – спросил я.
– Комната ужаса. Ты угодил прямо в комнату ужаса.
– Но что такое комната ужаса?
– Когда строили третий уровень, то все ведущие в него коридоры защитили специальным заклятием. Каждый, кто попадает в такое расширение, видит то, чего он больше всего боится. Случайный человек не может опуститься ниже второго уровня, иначе… – Кифа замолк.
– Да, ты предупреждал меня про седые волосы. Но это вовсе не было страшно.
– Ты просто чист и наивен, Шуа, – тихо произнес Кифа. – И страхи твои тоже наивны. Подумаешь, змей! Ты и представить себе не можешь, что люди видят в комнате ужаса. И хорошо, что не можешь. Иначе бы обязательно увидел. И тогда… – он махнул рукой. – Несколько человек оставили там свой рассудок.
– Но разве по обители расхаживают случайные люди?
– Все в мире меняется, Шуа. Иногда слишком быстро. Бывает, что самый верный ессей становится случайным человеком. Идти по духовному пути тяжело, и люди не выдерживают. Но только перемены видны не сразу, особенно если человек успел научиться управлять собой. Сорок лет назад случилось нечто ужасное, – Кифа тяжело вздохнул. – Об этом в обители до сих пор шепотом рассказывают. Один из братьев сломался и тайно вернулся к сынам Тьмы. Его подговорили пронести на последний уровень десяток дохлых мышей, запрятанных под хитоном. Если бы ему удалось раскидать трупы по разным углам святилища, очистить подземелье от скверны было бы невозможно.
– Но почему?
– Чтобы снять нечистоту смерти, нужно окунуть предмет в воду. Значит, пришлось бы затопить нижний уровень, и никто не знает, как повел бы себя грунт, в котором вырыты пещеры. Вполне вероятно, что часть коридоров обвалилась бы, а значит, рухнул бы пол третьего уровня, а за ним стены второго, и так далее. В общем, работа многих поколений пошла бы насмарку.
– А если не очищать эти коридоры, а просто замуровать их и вырыть другие?
– Нечистота смерти без труда проникает сквозь стены. Ты обратил внимание, что в обители нет ни одного больного? Как только избранный чувствует недомогание, он сразу уходит за пределы долины, чтобы в случае внезапной смерти не осквернить обитель.
– Но ведь люди умирают не только от болезней, бывают и несчастные случаи, внезапные недуги, старость, наконец.
– Избранный знает, когда пришло время оставить наш мир, и заранее готовится к этому. В общем, за все годы существования Хирбе-Кумран в его стенах не скончался ни один человек.
– А мне казалось, – я сел на постели, – что терапевты научились лечить любые хвори, поэтому в Хирбе-Кумран нет больных.
Кифа улыбнулся.
– Это правда, малыш. Но не вся.
– А что случилось с тем, который нес мышей? – спросил я.
– Ничего хорошего. Он застрял в комнате ужаса. Когда его вытащили на поверхность, он полностью поседел, никого не узнавал и плакал без остановки. Ладно, – Кифа поднялся с моей постели. – Тебе пора повторять пройденное за день. Сто один раз, не забыл?
– Не забыл.
Я вздохнул, повернулся лицом к стене и принялся повторять. Думаю, мне удалось добраться до двадцать третьего или двадцать четвертого раза, а потом мысли начали путаться, плыть, смещаться, перед глазами поплыли зеленые стены коридоров, и я заснул.
После бесконечного первого дня время в Хирбе-Кумран полетело с быстротой дождевых капель. Каждое утро походило на другое, точно хлеб за завтраком на хлеб за ужином. Предыдущий вечер ничем не отличался от сегодняшнего, а завтрашний повторял его с безжалостностью сирийского наемника. Подъем, освобождение желудка – из-за скудной пищи одного раза в день вполне хватало, – омовение, молитва, завтрак и учеба, учеба, учеба – до звона в ушах.
Я так привык к монотонному голосу Малиха, что невольно стал копировать его интонации, и Шали, ехидно улыбаясь, принялся дразнить меня Малихом младшим.
По утрам Кифа шел передо мной до самой двери и поджидал у входа после окончания занятий. Малих в
