свет. Едва стемнело, тысячи жителей города – все праздные и довольные, разрумянившиеся от сытного ужина и хорошего вина, – высыпали на берег. Они расхаживали взад и вперед, обменивались приветствиями и новостями, и мерный ропот их голосов перекрывал даже гул широкого Поющего моря, которое неспешно и неустанно ворошило пенными пальцами прибоя сверкающую гальку.
Восхитительное ощущение свежести, которое приходит с линькой, еще не покинуло меня, и, помню, в тот вечер я, довольный, как никогда прежде, умиротворенно взирал на изобилие, предоставленное мне родной планетой, на пиршество форм жизни, пригодных для моего потребления!
Поглощенный созерцанием приятной картины, я не сразу заметил возникший в небе кошмар, но вот какая-то новая нота, нарушившая мирное журчание голосов, привлекла мое внимание, потом вверх поднялись лица, за ними потянулись руки… И только тут на темнеющем вечернем небосклоне я увидел дыру среди звезд.
Хищные зрачки звезд все ярче разгорались в густеющей ночной синеве, и возгласы толпы слились в хор недоверчивого изумления, ибо круглая дырка в небе, размером с вашу полную луну, стала видна отчетливо, как черная монетка на алмазном покрывале. Более того, теперь можно было разглядеть белые искры, которые разлетались во все стороны от провала, точно он, как пила, вгрызался в звездную плоть и рассеивал ее в темноте.
Что, такое сравнение кажется тебе безумным, не так ли, вор? Попробуй же вообразить чистое безумие, которое разыгрывалось в небе, и ты поймешь, почему мы все оцепенели от ужаса!
А оно все поднималось и двигалось по небу тем же курсом, что и сами звезды, и росло, да, росло, – достигнув зенита, оно увеличилось в поперечнике по крайней мере вдвое.
За всю ночь никто в городе не сомкнул глаз: люди высыпали на улицы, буря догадок потрясала толпу. Это, наверное, какое-нибудь странное облако, или что-то летит к нам. Ведь не может же быть, чтобы звезды за ним
Но если он висит между нами и другими мирами, почему же он тогда движется вместе со звездами? И еще кое-что беспокоило меня: глубоко под землей, в каменных костях планеты я ощущал какое-то шевеление. Что-то тронулось, загудело, едва слышно зажужжало в утробе нашего древнего мира.
Толпа осталась безучастной к подземному движению, но мне в нем почудилось еще одно проявление враждебных сил, хотя и более сдержанное, чем небесный спектакль, от которого дыбом вставали волосы, но не менее убедительное. Тогда я, никем не замеченный, покинул прибрежные холмы и направился в глубь материка, на поиски входа в каменные соты, которыми были изрыты основания нашего мира.
Подземные каменные соты Артро-Пана создали в незапамятные времена гиганты, которые населяли планету задолго до господства моей расы и даже еще до того, как наше солнце стало краснеть и пухнуть. В мое время эти лабиринты служили убежищем, а может, темницей созданиям куда более опасным, нежели те, у которых отвоевали планету первые великаны. Долго они пустовали, забытые всеми, кроме позднейших существ, вскормленных их глубинами, и лишь бормотание подземной реки, что струила свои воды к Бессолнечному морю, нарушало их безмолвие. Вот в эти-то каменные соты и погрузился я, и бежал всю ночь, устремляясь все глубже и глубже.
Сто лиг вниз пробежал я, прежде чем остановиться и послушать, как планета говорит сама с собой, скрипя древними костями. И тогда, клянусь, я услышал разговор Первых Камней! Их речь была нова для меня. Они поведали мне, что самые основания планеты дрожат и стонут, точно шпангоут старого корабля в бурном море! Наш мир скрипел и трясся, будто заслышав тяжелую поступь чего-то огромного.
И тогда я осознал, что нам грозит, но как до смешного поздно пришло это предвидение! Я был молод, и звезда моя только готовилась взойти, но уже тогда, едва приблизившись к порогу истинного могущества, я понимал, что полное уничтожение моего мира близко.
Тебе и не представить, воришка, сколь острую душевную муку испытал я тогда. Какие бы зарождающиеся силы ни бродили во мне, все напрасно, ибо что ждет короля в обреченном мире?
Но что если это еще не конец, если наша планета все же переживет, хотя бы частично, нанесенный ей удар? Тогда, если разразится катастрофа, я удалюсь в глубины Бессолнечного моря и там буду ждать, пока все успокоится наверху, питаясь гигантскими червями, которыми кишит призрачная синева морского дна.
Спору нет, такая жизнь, даже если в ней заключалось спасение, представлялась мне хуже самой смерти. Поэтому я решил, что спущусь на дно не раньше, чем неизбежность катастрофы станет очевидна. Напрягая все силы (линька – утомительный процесс), я заспешил назад, к поверхности, томимый желанием поскорее узнать, что за судьба уготована нам. Вскоре я вышел к реке Топкой и побежал вдоль ее русла к болотам, в которых она берет свое начало, – там мои сородичи с незапамятных времен охотились на гребнехвостов и прочих обитателей трясин.
Наверху было хмурое, серое утро. Ветер пригнал с моря густую пелену облаков – неужели сегодня ночью мы не увидим неба? Кто-то из братьев опасливо окликнул меня издалека. Я уверил его, что не голоден, и он вышел из тростниковых зарослей. Братец был недурного размера – еще год-другой, и готов достойный соперник, но пока он правильно делал, что обходил меня стороной. Я сказал ему:
–
Он ответил:
–
–
Едва он подошел поближе, как я метнулся к нему, прижал к земле и вогнал свои клыки прямо ему в мозг, ибо в ту минуту более всего нуждался в подкреплении сил. Впрыскивая яд в одну за другой части его тела, чтобы растворить внутренности, я объяснял:
–
В ответ он, прежде чем его мысли начали путаться, мрачно сообщил:
–
Тут мысли моего младшего брата угасли. Я ел долго и основательно; ничего, кроме тончайшей оболочки,