Восьмая нога бога

корабля. Рядом с ним на деревянной раме покачивался раздутый труп данкского щенка, от которого вожак то и дело отковыривал кусочки.

– Никак мы с тобой теперь соседи, – усмехнулся Урмодд, оценивающе глядя на провал между нами.

– Так заходи в гости, Урмодд; я хорошо тебе заплачу за ответы на кое-какие вопросы.

Урмодд вразвалочку подошел к краю бездны. Само его молчание яснее слов говорило, что он знает то, чего не знаю я. На него явно нашел какой-то стих. Да и остальные, нахохлившись на своих насестах, не выказывали ровно никакого почтения передо мной. Признаться, меня это напугало, вернее, сбило с толку. Они смотрели на меня с таким видом, словно только что проснулись в другом мире, а я – часть прежнего, которая почему-то вызывала у них страх, и вот теперь они силятся вспомнить почему.

– А почему бы тебе не зайти ко мне сначала? – веселился Урмодд.– Не сомневайся, тебе будут рады! Прыгай сюда! Ну же! Что, далековато?

– Может, заключим сделку? Я прыгаю, ты бесплатно отвечаешь на все мои вопросы?

– Хорошо сказано! Есть возражения, друзья мои? Кто…

И тут я прыгнул. Они ждали какого-нибудь знака, думали, что я стану переминаться с ноги на ногу или припадать к земле, готовясь к прыжку, но я сорвался с места немедленно, а в следующий миг приземлился среди них, и они тут же порскнули в разные стороны, отчаянно хлопая крыльями.

Все, кроме Урмодда, которого я прижал к земле ногами, приставив к его груди – очень осторожно – клык. Я даже не повредил ему кожу, но острие моего клыка готово было в любое мгновение впиться в его плоть – одно движение, и поток яда затопил бы его внутренности.

– Шутить со мной вздумал, ты, спасательная шлюпка для паразитов? Ты, хитроумная затея, помесь мухи и мешка для падали?

Мешочники, как и многие другие обитатели Артро-Пана, не были его уроженцами, а пришли с очередной волной межпланетной эмиграции, которая началась, когда стало распухать наше румяное солнце. Все беженцы были по-своему приспособлены к жизни в других мирах, на нашей же планете их защитные свойства казались странными и неуклюжими ухищрениями. Тогда они додумались объединяться и произвели на свет множество причудливых и жалких одновременно способов защиты – главным образом от клыков моих сородичей, для которых эмигранты стали свалившейся с неба легкой добычей.

Вот и Урмодд при ближайшем рассмотрении явно демонстрировал признаки сожительства с другим организмом: все мешочники появлялись на свет с мухой-горгоной внутри, которая, уютно устроившись в чужом теле, росла вместе с ним. Ротовое отверстие насекомого высовывалось – совсем незаметно со стороны – из щёлочки на горле Урмодда (муха-горгона тоже питалась падалью, и Урмодд, кормясь, отправлял в рот своего сожителя столько же кусочков пищи, сколько и в собственный клюв), а его волосатый лоб усеивали черные точки мушиных глаз. Польза, которую приносила мешочнику муха-горгона, была не столь очевидна: хитиновые распорки и перетяжки ее тела, перемешиваясь с собственным скелетом мешочника, придавали его крыльям мощь и дополнительный размах.

– Намекаешь на наш союз с мухой, о великий А-Рак? – Спокойствие Урмодда меня задело. Как я жаждал знать то же, что и он! – Нам, мелким тварям, приходится выкручиваться и изворачиваться, чтобы как-то прожить свои мелкие жизни, о великий! Жалкие беженцы вроде меня могут лишь восхищаться природной мощью и целостностью твоего тела, без всякой надежды достигнуть когда-нибудь подобного совершенства! Но, полагаю, ты пришел затем, чтобы разузнать побольше о внушающем трепет возмущении в небесах. Или я ошибаюсь?

– Нет, не ошибаешься. Расскажи мне, что там происходит, и я оставлю тебе твою жалкую жизнь.

– Мне есть что тебе рассказать, даже больше, чем ты думаешь. Но сначала ты отпустишь меня на свободу. А не хочешь, так сожри меня на месте, да и делу конец.

И я выпустил его. По безразличию, с которым он отнесся к моей угрозе, общий смысл ответа уже был мне ясен. Я отпустил его, и он тут же поднялся на крыло, а я остался на скале покорно ждать его рассказа.

– Ты не в силах подняться выше облаков, как это делаем мы. Но если бы ты смог, то увидел бы, что над морем завеса туч поредела. Поспеши на Берег Лепечущих Камней, взгляни оттуда в небо и сам все поймешь.

И они все поднялись в воздух, недосягаемые для меня. Я проклял их за жалкие крохи знания, которые они так презрительно швырнули мне, но облачная пелена над морем и впрямь, похоже, рассеивалась. Кости планеты еще сильнее загудели под моими когтями. Что бы ни нарождалось в ее утробе, оно не заставит себя ждать. Я развернулся на каменном насесте и тронулся в обратный путь.

А-РАК 2

Я торопливо спустился со скалы и бросился обратно тем же путем, что и пришел, не прячась более, ибо слухи о том, что облака рассеиваются, уже просочились повсюду, и по горам и долам неслись толпы обитателей планеты, спешивших, как и я, к морю, чтобы своими глазами увидеть небесный спектакль.

Непривычно было бежать в окружении существ, которые испокон веку служили мне добычей, а теперь, казалось, и вовсе перестали меня замечать, так жадно ловили они слухи, бушевавшие вокруг, точно пожар в степи, и гнавшие нас вперед.

Безумным галопом взлетели мы на вершину горной гряды, что тянулась вдоль берега, и там остановились, шумно дыша, нервно перебирая ногами, роняя клочья пены, – морская волна, чей неистовый бег прерван волноломом. Ветер поднялся над океаном, прямо у нас на глазах смахнул последние обрывки облаков, и мы увидели солнце.

О, как болит сердце! До сих пор, стоит мне только вспомнить, и я как будто заново переживаю собственную смерть! Наше солнце, которое так долго радовало нас своей румяной полнотой, теперь, едва поднявшись над горизонтом, истекало кровью на глазах ошеломленной планеты! Над верхним краем его обширной окружности словно развевалась широкая яркая лента – это вытекало солнечное вещество. Пламенеющая струя вырывалась из недр нашей родной звезды и, описав гигантскую дугу, низвергалась прямо в распяленную пасть чудовища, которое пожирало светило!

Мы едва различали его сквозь розовый полог неба – так, глядя из ярко освещенной комнаты в темное окно, не можешь понять, кто стоит за ним, а видишь лишь смутный силуэт. Все, что мы могли разглядеть,