огне, а темно-бордовая кровь ручьями хлещет из разодранного гвоздями и щепками языка, уже подступая к нашим коленям.
Глабруаз, отчаянно карабкаясь навстречу воздуху, который никак ему не давался, выбросился на берег до половины и колотился о крутой каменистый склон, пока движения его не ослабели и наконец не замерли совершенно. Нас так швыряло и мотало, что выпрыгнуть из пасти животного, когда та распахивалась, мы просто не могли. Но вот челюсти его обмякли и захлопнулись окончательно.
В кромешной тьме мы слышали, что кровотечение из множества мелких и крупных ссадин в пасти чудовища продолжается. Сзади, со стороны измочаленной в щепы кормы, донесся было полузадушенный предсмертный стон человека, но тут же стих. А горячая густая кровь все прибывала, дюйм за дюймом поднимаясь по нашим ногам вверх, и в обступившей нас абсолютной черноте слышно было, как журчат ее струйки. Впрочем, не совсем абсолютной. Вскоре впереди показалась крохотная звездочка света. На ощупь побрели мы вверх по липкой от крови палубе. Мертвый воздух уже накалился, дышать было тяжело. Держась за бушприт, противный и скользкий, мы вслепую пробрались через пасть. Наконец наши пальцы коснулись громадных, покрытых мшистым налетом зубов глабруаза. Застрявший между ними обломок бушприта не давал им захлопнуться до конца.
– Думаю, мы как раз пролезем, – сказал я. – А потом придется прорубаться сквозь губу.
Клыки на ощупь напоминали щедро смазанные маслом валуны, от которых несло мертвечиной. Обдирая бока, мы все же протиснулись меж ними. Скользни обломок бушприта чуть дальше, и челюсти одной своей тяжестью раздавили бы нас в лепешку.
Пробравшись сквозь зубы, мы кубарем полетели прямо в лужу крови, скопившуюся под губами. Потом поднялись на ноги, по самые икры в крови, и ощутили, что стоим на подкладке из плотного пружинящего мяса. Для того чтобы раздвинуть эти губы, требовался титаноплод и лебедка, не меньше. Кончик бушприта, зажатый между ними, образовывал крохотную щелочку, сквозь которую внутрь проникал лучик света.
– По крайней мере, можно хоть прицелиться, – проворчал Барнар. – Я начну. Отойди подальше.
И я услышал, как Старый Кусач, его топор, впился в мясную преграду.
– Тьфу! – фыркнул Барнар, не переставая рубить. – Гадость какая! Слюнявая! Вот и посвободнее чуток стало. Хак!.. Хак! – кровищи-то сколько! Мне уже выше колена! Ладно, давай поменяемся, ты уже запыхался. Возьми мою руку и положи ее на раскол… так! А теперь на рукоятку Кусача… есть! Отойди. Хак!.. Хак!
В темноте ровно класть удар за ударом не удавалось. Приходилось рубить вслепую, а потом вырывать те куски кровоточащего мяса, которые поддавались моим усилиям. Пока я работал, Барнар размышлял вслух:
– Знаешь, Ниффт, смерть сама по себе штука неприятная. Но, клянусь Трещиной, после всего, что мы с тобой повидали, умереть на этой… пешеходной прогулке! Нет уж, благодарю покорно.
– Вынужден… согласиться… Подумай только… что будут говорить… в «Кружке и Крошке»…
– Или в «Голодном Мошеннике» за порцией пирога с пряностями. «Так ты, значит, не слыхал про этих бедолаг, Ниффта и Барнара? Похоже, им таки крышка. Как это произошло? По-моему, два недоумка направлялись на север, работать в кайрнских живичных шахтах». – «Что? Работать в шахтах, ты сказал? Стало быть, лучшие их годы уже миновали!»
– Тише, Барнар… ты расходуешь… воздух.
– Дай-ка мне Кусач, моя очередь.
Горячая кровь доходила нам до пояса, а удушливая тьма быстро свела на нет всякие разговоры. Мы рубили невидимое мясо, выцарапывали липкие лохмотья из раны. Под конец мы уже дышали с присвистом, и нам казалось, будто мы вырыли себе глубокую могилу из плоти. И тогда я наконец нанес тот благословенный удар, который впустил узкий клинышек света, а с ним и струйку соленого морского воздуха в наш смрадный склеп.
Со светом и воздухом дело пошло значительно веселее, и вскоре в стене плоти образовался туннель, через который мы оба смогли протиснуться на волю. Точно заново рожденные, мы повалились на песок под открытым небом и лежали, надрываясь от смеха, вызванного отчасти возвращением к жизни, а отчасти собственным видом, ибо нас с ног до головы покрывали слизь и кровь.
Но когда мы искупались, прополоскали свою одежду и снова облачились в нее, в головах у нас прояснилось и настроение резко упало. Кроме тощих кошельков да голых рук, которыми мы проложили себе дорогу из чудовищной усыпальницы, у нас не было ровным счетом ничего. Радость спасения скоро уступила место ощущению неудачи и неприятной уверенности в том, что для людей нашего возраста и жизненного опыта этого маловато. Больше десяти человек расстались с жизнью в глотке глабруаза, и все же потеря собственности представлялась нам в тот момент куда более важным обстоятельством, чем чудесное спасение из братской могилы. Человеческий дух, как море, тоже переживает свои приливы и отливы, а мы, судя по всему, вошли в самую низкую фазу еще до того, как нехотя согласились помочь племяннику Костарду с его шахтой.
Угрюмо потопали мы по берегу и к полудню достигли дольменской гавани. Она, как и большинство ангальхеймских портов, представляла собой не настоящую бухту, а небольшой раскол скалистой береговой линии острова. Большинство наблюдателей сходятся во мнении, что весь Ангальхеймский архипелаг есть не что иное, как горный хребет, медленно уходящий под воду, и, стало быть, все тамошние порты – это просто глубокие вертикальные складки его вершин. Сразу над доками в гору карабкались служебные постройки порта и жилые дома на сваях.
Найдя питейное заведение, где подавали мед, мы заказали порядочный кувшин этого жгуче-сладкого напитка, прославившего Ангальхейм на полмира. Мы пили, а уныние продолжало теснить наши сердца. Атмосфера таверны была подстать нашему настроению: это плохо освещенное помещение в былые времена, когда островитяне еще промышляли морским разбоем, служило залом собраний клана. Нынешние хозяева давно уже использовали его исключительно в коммерческих целях, но, гордясь буйным прошлым своего рода, сохранили закопченные потолочные балки и развешанное по стенам примитивное старинное оружие – выщербленные от долгого употребления круглые щиты и неподъемные мечи пиратской эпохи. На прочих островах архипелага жители испытывали не меньшее почтение к своим неугомонным предкам- авантюристам.
Торговля медом давно уже вытеснила пиратские набеги как основной способ добычи средств к существованию на этих островах, – глядя в окно, мы примечали многоцветное кипение хозяйственной деятельности. Нескончаемый поток людей с коробами ярких морских водорослей в руках и караванов запряженных титаноплодами телег с тем же соленым грузом беспрестанно тек в гору. Водоросли эти служили удобрением Для высокогорных цветочных пастбищ, над которыми висели Целые тучи дремотно
