жужжащих пчел, приносящих островам золотой урожай. Гавань внизу кишела торговыми судами; пока кайрнские корабли, груженные шкурами, солониной и живицей, стоя на якоре, дожидались, когда в порту освободится место для причала, ангальхеймские шхуны, низко сидящие в воде из-за тяжелых бочонков с медом, протискивались мимо них к выходу. В узком проливе, ведущем к гавани, ветер ерошил венчики белой пены на нефритово-зеленых волнах. Там, где на глубине ходили большие серебристые косяки, покачивались на якорях рыбацкие лодки, и нам были хорошо видны люди, которые втаскивали на борт сети, раздутые сверкающим уловом.
Но даже чарующее оживление моря и небес не в силах было вселить бодрость в наши сердца. Мы ощущали уныние, свойственное занятым не своим делом людям, получающим посредственную плату за скучную работу. Вообще-то с обязанностями откачника на живичной шахте мы были знакомы весьма поверхностно. Но уже того, что это была работа за плату, поденщина, хватило, чтобы поселить осень в наших душах и навести на грустные воспоминания о минувших годах да размышления о том, куда катится наша жизнь.
Барнар опорожнил третью кварту меду и тяжело вздохнул. Его мелодичный баритон нарушил долгое молчание.
– Дело не столько в самой работе, – произнес он раздумчиво, – сколько… в ее неблагородстве.
– К чему жонглировать словами? Шахтерам полагается заработная плата, и нет ничего удивительного в том, что все твое нутро бунтует против этого! Все, что мы можем сделать, это постоянно напоминать себе о благотворительном аспекте предприятия. Твой племянник попал в переделку, а его мать никогда бы не простила тебе, откажись ты ему помочь.
– Верно ли мое умозаключение, что вы, господа, обсуждаете откачку?
Гладкий сытый человечек в зеленой бархатной феске, сидевший на соседней скамье, всем корпусом развернулся к нам и, облокотившись на наш стол, задал свой вопрос, сопровождая его исполненной дружелюбного любопытства улыбкой.
– Буду откровенен, – ответил я, изо всех сил стараясь не выходить за пределы благовоспитанности. – Мой друг и я возражаем против любых ваших умозаключений, верных или неверных, относительно предмета нашей беседы.
– О! – Его рот озабоченно округлился. – Я помешал? Прошу меня простить! – И он отвернулся.
– Ангильдия свернула бы мне шею, – ответил на мое последнее замечание Барнар, возвращаясь к прерванному разговору, – если бы я не помог Костарду. Вот и весь сказ.
Я кивнул.
– Мудро с твоей стороны не забывать, что сил у нее для этого вполне достанет. – Барнарова грозная старшая сестрица года два тому назад перевела свою живичную шахту на сына и отправилась в море пиратствовать.
– Но вот от чего я не могу отделаться, – продолжал Барнар, – так это от сожалений: ну почему бедняга Костард такой пентюх! Заметь, я говорю это без всякого предубеждения против мальчика! Он всегда необыкновенно мило и тепло относится к своим родственникам, но при этом он такой наглый молодой осел!
– Да, – вздохнул я. – Но, по крайней мере, он останется на поверхности, пока мы с тобой будем вкалывать под землей. И заметь себе, что, в конце концов, плата нам положена весьма щедрая. Когда занимаешься воровством, то в половине случаев получаешь меньше.
Барнар отреагировал на это слабое утешение презрительным фырканьем – единственным ответом, которого оно заслуживало.
– Ну разумеется! Оплата далеко превосходит многие суммы, ради которых мне приходилось вкалывать вдвое против нынешнего, но тогда я, по крайней мере, воровал, а не пахал, как поденщик!
– Будет ли с моей стороны слишком большой смелостью намекнуть, – зеленая феска снова вынырнула по правому борту от моего плеча, – что если вы говорите о заработной плате откачника, то я знаю способ упятерить эту и без того симпатичную сумму, причем от вас не потребуется никаких дополнительных усилий, кроме как прогуляться немного по туннелям гнезда.
Барнар поднял руку, прерывая его вежливым жестом. Костяшки пальцев моего друга были сплошь покрыты давними рубцами от ударов мечей – так гладкие кварцевые прожилки испещряют иногда шероховатый гранит.
– Вы обрушили на нас такую лавину внимания, сэр, что я просто не вынесу дальнейших проявлений вашего великодушия. Прошу вас, обратите свой взор на кого-нибудь еще, кроме нас.
Лоб незнакомца под зеленой феской пошел морщинами усиленных извинений.
– В моем пылком стремлении услужить я оскорбил вас! Примите мои самые униженные мольбы о прощении! – И он снова отвернулся.
– Мало того, что работа в этих шахтах отнимает у человека всякое чувство собственного достоинства, она заставляет его ощущать себя настоящим клоуном! – подхватил нить прерванного было разговора Барнар. – Раздеться догола и вымазаться краской! Оранжевой! Да и сама откачка тоже… карикатура какая- то! Смехотворный процесс! Да к тому же мы будем новичками, и уж конечно всяких унизительных ошибок, свойственных началу любого поприща, не избежать.
– Но есть и еще кое-что, не так ли? – тихонько намекнул я. – По крайней мере про себя я твердо знаю, что мне просто не хочется спускаться глубоко под землю где бы то ни было в Кайрнгеме, вот и все тут.[1]
На это Барнар только вздохнул.
– Да уж конечно. Аж кости ноют, до чего не хочется туда лезть. Но на этот раз мы и близко не подойдем к подземному миру, это точно; да и демонов будем видеть только тех, которых Пожиратели принесут своим деткам на обед.
– Тысячу раз прошу прощения, но мое гостеприимство неудержимо просится наружу при одном лишь взгляде на вас! – Зеленая феска снова запрыгала возле нас. – Позвольте мне показать вам свои ульи!
Один удар сердца мы обалдело пялились на него.
