дремучие, ни един волк не сыщет.
Он тревожно заглянул в её глаза.
— Аль не пойдёшь?
И, уловив ответ по преданной, детской улыбке, победно тряхнул головой и скрылся.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Сын боярский Тешата изоброчил своих людишек двумя сотнями локтей[27] холста, контырем[28] воску, батманом[29]ржи и двадцатью рублями денег московских ходячих.
Воск холопи собрали за один день в лесу, в пчелиных дуплах. На другое утро людишки разбились на два отряда: женщины и малые дети ушли за подаянием на погосты и в город, а мужики двинулись к Хамовничьей слободе и, дождавшись тьмы, ринулись на грабёж.
Чем изоброчил Тешата своих холопей, тем и выплатили ему без остатка в недельный срок.
В убогой колымажке, нагруженной собранным добром, уехал сын боярский по вызову к недельщику[30].
Он не знал, зачем его вызывают, но, на всякий случай, запасся гостинцами.
Далеко от погоста Тешата остановил лошадь, выпрыгнул из колымажки и пошёл, сутулясь, к серединной избе.
— Господи Исусе Христе, помилуй нас! — нараспев протянул он, низко кланяясь в двери.
— Аминь! — донёсся в ответ сиплый басок.
Гость вошёл в избу, трижды перекрестился на образа и коснулся рукою пола.
Хозяин сидел, уткнувшись кулаком в жиденькую бородку свою, и на поклон не ответил.
«Лихо, — болезненно скребнуло в сердце Тешаты. — Не зря, кат, закичился».
Однако он ни одним намёком не выдал своего беспокойства и, сохраняя достоинство, отступил к выходу.
— Мы, доподлинно, невысокородные будем, а и не в смердах рождённые.
Недельщик подёргал бородёнку свою и, подобрав рассечённую губу, захватил ею в рот жёсткую щетинку усов. Сын боярский пристально вглядывался в лицо недельщика, тщетно пытаясь прочесть в бегающих паучках чуть поблёскивающих зрачков причину вызова его на погост.
После длительного молчания хозяин пошевелил, наконец в воздухе отставленным указательным пальцем.
— Быть тебе, человек, на правеже.
Он вздохнул и безучастно зажевал заслюнявившиеся усы.
Гость по-собачьи прищёлкнул зубами.
— Не боязно мне. Жил яз до сего часу по правде, и ни един человек не должон изобидеть меня.
Недельщик осклабился.
— Ежели по правде живёшь, князь Симеону пятьсот рублев оберни.
Гость от неожиданности шлёпнулся на лавку.
— Пятьсот?! Окстись, Данилыч!
Лицо его посинело, как у удавленника, и покрылось коричневыми пупырышками, а концы пальцев заныли, точно окунули их в ледяную воду. Перед ним предстал весь ужас грядущего.
Недельщик потянулся за шапкой.
— К окольничему[31] идём, человек.
Дружелюбивая улыбка не сходила с лица.
— Быть тебе, человек, на правеже. Ещё по великой седмице[32] болтали люди про пятьсот рублев.
Тешата ожесточённо растирал онемевшие пальцы и шумно пыхтел.
Едва недельщик взял шапку, он быстрым движением сполз с лавки и стал на колени.
— Данилыч! По гроб жизни молитвенником буду твоим. — И, слезливым шёпотом: — В колымажке яз по-суседски гостинчик доставил.
Лицо хозяина сразу стало серьёзней и строже. В сиплом баске послышался оттенок участия.
— Ты сядь, человек. Потолкуем по-Божьи.
Пошарив за пазухой, сын боярский достал узелок.
— Не взыщи.
Он отсчитал десять рублей и положил их на стол.
— А в колымажке холст, да колико воску, да ржица.
Данилыч недовольно покрутил носом.
— А холст-то, выходит, твои людишки разбоем у хамовников взяли?
— Что ты, Данилыч!
Тешата повернулся к иконам.
— Прими… Зёрнышка для себя в избе не оставил… Токмо что для окольничего приберёг. — И, отставив два пальца, клятвенно прошептал: — Ежели одюжу боярина, всех людишек продам, до денги[33] тебе принесу, да ещё две чети[34] пашни твоих.
Горько вздохнув, недельщик примирённо махнул рукой.
— Ладно уж… Токмо для тебя, чем сила будет, ужо послужу.
К вечеру Тешата и Данилыч приехали в город. У окольничего в избе, низко согнувшись, стоял отказчик из вотчины Ряполовского.
Окольничий пересчитывал сложенные в стопочки деньги.
Холоп отвесил земной поклон.
— Не трудись, господарь. Денга в денгу — тридцать рублев.
Но окольничий только зло покрутил головой и продолжал кропотливый счёт.
Недельщик взглянул в оконце и замер от зависти и восхищения. Тешата робко тёрся подле холопей, перетаскивавших из колымаги в подклет гостинцы.
Стрелец просунул голову в полуоткрытую дверь:
— Боярского сына приволокли.
Не отрываясь от денег, окольничий приказал позвать недельщика.
Данилыч шагнул через порог и сочно причмокнул.
— Ты бы подсобил, Данилыч, чем зря глазеть. — И с таинственною улыбкою: — Слюни-то подбери. Чай, и тебе доля тут полегла.
Покончив со счётом, окольничий выделил несколько стопочек для недельщика, а остальные сгрёб в мешочек и хлопнул в ладоши.
— Веди подьячего и сына боярского, — бросил он сонно появившемуся у двери стрельцу.
Заломив больно руки, слушал Тешата, как читает подьячий ссудную запись. На его выпуклом лбу проступил крупными каплями пот. По короткой шее вертляво скользила вздувшаяся синяя жила.
— Повинен ты в том, что по сроце не вернул ссуду князю-боярину.
— Облыжно, осударь, оговорил меня тот Симеон. Николи ссудной кабалы мы с ним не писали.
Подьячий хихикнул в кулак и неожиданно плюнул в лицо Тешате.
— Не вели печенегу[35] бесчестить меня!
Стрелец и отказчик схватили Тешату за руки. Окольничий топнул ногой.
— Ежели перстом шевельнёшь, в железы обряжу! Подьячий обиженно сморщился.
— Бесчестить честного можно. А сей по делом своим, яко та блудница. Глаголет же мудрость: плюй в очи блуднице, она же рече: се в очёсах моих плювия[36] божия.
Пришибленный взгляд сына боярского тщетно бегал по лицам, ища защиты. Но никто не обращал на
