милость на кровлю взглянуть?
Ряполовский поднялся по винтовой лесенке на кровлю. За ним скользили тенями спекулатарь и староста.
С нескрываемым восхищением любовался князь шатрами-башнями, осторожно ощупывая причудливую резьбу по углам.
Рубленник скромненько потупился.
— С благословения твоего, господарь, сведём мы шатры бочками да окожушим решетинами мелкими.
— Роби, како помыслишь.
Они прошли в терема. Староста с каждой минутой всё более смелел, забывая разницу между своим положением и боярским, и держался почти как равный.
— Тут, в чердаках[40], мы окна сробим. А для прохладу твоего — гульбища[41], балясами огороженные. Таки, князь, хоромины будут — малина!
Уходя, Симеон милостиво протянул старосте руку для поцелуя и, сосредоточенно уставившись в небо, тупо обдумывал, какой бы подать холопю, хотя бы для видимости, совет. Он уже начинал сердиться и, чтобы как-нибудь вывернуться, топнул ногой.
— Всё ли упомнил?
Едва скрывая презрительную усмешку, Выводков отвёл лицо и приложил руку к груди.
— Всё, господарь.
Князь неожиданно щёлкнул себя по лбу и сразу заметно повеселел.
— Эка, упамятовал! Ты прапорцы[42] сроби на краях чердачных!
Рубленники кончали работу. Завидя боярина, они дружно упали ниц.
Князь устало спустился в подклет.
— А пошто скрыни не сроблены?
Староста собрал морщинками лоб.
— Ни к чему скрыни холопям.
— Хо-ло-пям?
Глыба живота Ряполовского ходуном заходила от смеха.
— Смердов хоромами жаловать?!
Чувствуя, что вместе с нарастающим раздражением к груди подступает порыв кашля, боярин присел на чурбак и осторожно, открытым ртом, вобрал в себя воздух.
Спекулатарь бросился из подклета и тотчас же вернулся с ковшом, полным кваса.
— Испей, господарь!
Симеон пригубил ковш и натруженно встал.
— Завтра же скрыню поставить!
Невесёлый возвращался Васька в починок. Сиротливо болтался за спиною оскорд, и глухо полязгивали на поясе большие ножи.
Клаша поджидала рубленника на огороде. Он присел на меже подле девушки и закрыл руками лицо.
— Об чём ты?
Выводков согнул по-старчески спину.
— Зря палаты те ставлю… Голос его задрожал и оборвался.
— Аль не любо боярину?
При упоминании о Ряполовском рубленник точно очнулся от забытья и, вскочив, неожиданно разразился жестокой бранью.
Клаша гневно рванула его за плечо.
— По костре стосковался?
Он грубо её оттолкнул.
— Спалю, а тамо пускай со мною творят, чего пожелают!
Ткнувшись подбородком в ладонь, девушка молча пошла к избе отца. В склонённой на полудетское плечико голове её, в медлительности шага и чуть вздрагивающей, точно от скрытых рыданий, спине, в тонких изломах всей стройно вылепленной фигурки было что-то до того скорбное и умильное, что у Выводкова, помимо воли, сразу растаял гнев.
— Клаша!..
Лицо его вытянулось и потемнело. Пальцы судорожно щипали русый пушок бороды.
— Не гневайся на меня, бесноватого!..
И, двумя прыжками догнав девушку, благоговейно приложился к шёлковому завиточку, непослушно выбившемуся из-под холщовой косынки.
— Не гневаешь ты меня, а кручинишь.
Васька уселся на землю и привлёк к себе слабо упиравшуюся Клашу.
— В подклете-то не людишкам быть, а казне. Эво-на, како князь обернул.
Она безразлично пожала плечами.
— По моему бы, по девичьему умишку, не всё ли едино, где холопю голодную ночь ночевать?
Выводков растерянно захлопал глазами. От простых и спокойных слов девушки ему стало вдруг как-то не по себе.
— А и впрямь, — глухо вытолкнул он из груди, — подклет яз подгонял под хоромины, а пузо холопье не сдогадался замуровать.
— И не кручинься, выходит.
Они умолкли, задумчиво уставившись в тихие сумерки. Над головами неслышно закружилось вороньё и устало облепило серую тень придорожной черёмухи. Сквозь раскинутый по небу прозрачный покров там и здесь жёлтыми бабочками ложились звёзды.
— Ишь, добра колико! Чать, всю губу прокормишь горохом тем, — болезненно усмехнулся рубленник.
— Грезится тебе, Вася!
— Кой грезится! Ты поглазей, колико пораскинуто в небе золотого горошку.
Клаша укоризненно покачала головой и незло пожурила:
— Охальник ты!
Над вздремнувшим ручьём мирным стадом овец клубился туман. Из-за леса, шурша примятой травой, подкрадывался влажно вздыхающий ветер.
— В избу пора, — поёжилась от сырости девушка.
Васька неохотно поднялся.
— Пошёл бы яз в лес, да николи не обернулся сюда. Она ласково прижалась к нему.
— Аль попригожей место сыскал?
— И сыщем! Неужто с тобой доли не сыщем?
И, снова усевшись, Выводков спрятал голову у неё на груди.
— Возьмём мы с тобою на Волгу путь. Слыхивал яз, живут там холопи при полной волюшке да веселье.
Клаша перебирала длинными тонкими пальцами, пропахнувшими землёй и свежей зеленью, его шершавые кудри и о чём-то мечтала.
— Чуешь, девонька?
— Чую, Васёк… Токмо… с отцом како быть?… За нас с тобой забьёт князь отца-то.
Васька присвистнул.
— Како, выходит, ни кружи, а дале курганов-то этих нету нам, холопям, дороги. Неуверенно, точно рассуждая вслух с самой собой, Клаша предложила вполголоса:
— Нешто прикинуть отца подсуседником к твоим старикам?
Губы Васьки передёрнулись горькой усмешкой.
— Были старики, да все вышли…
