— Знаменье! — властно запрыгали мясистые губы его. — Знаменье! Каты!
Дьяк торопливо сбежал с помоста и, вырвав из рук стрельца вёдро с водою, облил бойцов.
— Остудитесь, угомон вас возьми! — улыбнулся он, отступая.
Беляница вскочил неожиданно и ударил противника ногой под живот.
Шестак заревел, заметался по кругу и пал на колени.
— Виноват, казни, князь-боярин! — взмолился он, протягивая окровавленные руки в сторону Ряполовского.
Тешата со стоном рухнул наземь. Симеон ликующе сошёл с помоста.
— Одеть его в железы! — приказал окольничий, ткнув плетью в Тешату.
Под бурный смех хозяина и гостей сына боярского — уволокли в подвал.
Князь на радостях шлёпнул ладонью тиуна по голове.
— Готовь пир пировать да кликни в трапезную боярыню с дочкой.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Скованного Тешату уволокли в посад, на торговую площадь, и поставили в одну линию, с преступниками, приговорёнными к правежу.
Дьяк повернулся к восходу, осенил себя широким крестом и, перелистав судебник, прочёл:
А кто виноват, солжёт на боярина, или на окольничего, или на дворецкого, или на казначея, или на диака, или на подьячего, а обыщется то вправду, что он солгал, и того жалобщика, сверх его вины, казнити торгового казнию (бити кнутьем) да вкинути в тюрьму.
Узник понурился и молчал. Дьяк ударил его по лицу кулаком.
— Реки аминь, басурмен!
Лицо сына боярского перекосилось от ненависти.
— Не ведаю в том вины за собой, что боярин облыжно потварь возвёл.
Дьяк подал знак и отошёл.
Два ката внимательно оглядели батоги, пощупали их так, как гусляр пробует гусли, прежде чем ударить по струнам, и полоснули по обнажённым икрам Тешаты. В то же мгновение зловеще свистнул в воздухе лес батогов.
Горячими жалами впились ремни в ноги людей, поставленных на правеж.
К месту казни, не спеша, сходились посадские. Они привычно следили за головокружительными, едва уловимыми взлётами бичей и батогов, не выказывая никакого участия к совершаемому, и только когда стоны казнимых становились невыносимыми, немногие незаметно крестились под однорядкою и уходили.
При первых же криках из клетей с весёлым гиканьем высыпали полуголые ребятишки. Обгоняя друг друга, спотыкаясь и падая, они неслись по широким вонючим улицам к торговой площади.
Подьячие расталкивали локтями толпу и пропускали детвору наперёд.
— Тако со всяким сотворят, кой кривдой живёт, — поучительно обращались они к ребятишкам и многозначительно поглядывали на взрослых.
На краю торга орава подростков затеяла игру в правеж. Толпа позабыла об избиваемых и с наслаждением любовалась потехой.
Шуточные камышовые батоги весело посвистывали в умелых руках и сухо чавкали по ногам.
— Реви! — подбивали посадские.
— Без боли не заревёшь! — хохотали подростки. Мужики бросили на круг горсточку медяков. Жадно разгоревшимися глазами щупали играющие деньги, но не решались поднять их.
Наконец выступила небольшая группка ребят.
— Токмо не дюже! — предупредили они, сжав медь в кулачки.
Потешные каты откинули камыш и взялись за настоящие батоги.
— Не дюже! Не дюже! — уже в самом деле ревели избиваемые не на шутку подростки.
Истомившаяся от повседневной скуки толпа надрывалась от хохота.
— Секи на весь мой алтын! В мою голову вали, пострелята!
Дьяки с пеной у рта набросились на ребят и разогнали их.
— Из-за гомону вашего со счёту мы сбились, сороки!
И к катам:
— Сызначалу почнемте!
Икры Тешаты разбухли колодами. Отвратительными клочьями висела на них побуревшая кожа. Казнимый не мог уже держаться на ногах; его подвязали к козлам и продолжали порку до тех пор, пока не выполнили полностью положенное число ударов.
К концу обедни пытка окончилась. Бесчувственного сына боярского вновь заковали и уволокли в боярскую вотчину.
Ряполовский, выспавшись, по незыблемому обычаю русийскому, после обеда приказал вывести заключённого из подвала.
— Изрядно пьян ты, Тешата, коли великое ноги твои имут кривлянье!
И грозно холопям, поддерживавшим узника за локти:
— Пустите, смерды, сына боярского!
Тешата зашатался беспомощно и упал кулём под ноги князя.
— А и впрямь добро попировал.
Отступив, Ряполовский шутливо поклонился до самой земли.
— Не покажешь ли нам милость — пятьсот рублев с приростом по чести отдать?
Узник с трудом упёрся ладонью в землю и чуть приподнялся.
— Тучен ты больно, боярин! Не разорвало бы тебя от рублев моих.
— На дыбу его!
Короткая шея боярина до отказа втянулась в плечи.
— На дыбу! — И забился в удушливом кашле. Тающим студнем подплясывали обвислые щёки, подушечки под глазами от напряжения взбухли подгнившими сливами, а из носа при каждом выдохе с присвистом вылетали и лопались пузырьки.
Холопи стояли позади, не смея пошевельнуться. Обессиленный, князь перевёл наконец грузно дух.
— Квасу!
Тешату потащили в подвал. Вскоре оттуда донёсся сухой хруст костей.
Ряполовский оттолкнул поднесённый холопем ковш и истомно зажмурился.
К нему подошёл отказчик.
— Не пожаловал бы ты, господарь, людишек сына боярского к себе на двор согнать?
Боярин погрозился шутливо:
— Гоже бы по чести творить.
Он расплылся в самодовольной улыбке и оскалил жёлтые тычки зубов.
— Чуешь, хрустит?
— Чую, осударь.
И с трудом выдавил на лице угодливую усмешку.
— Были бы косточки, а хруст для тебя, князь-боярин, завсегда обретётся.
Симеон расчесал короткими пальцами бороду, взял ковш и, гулко глотая, опорожнил его.
— Погожу, покель сам в ножки поклонится! — нарочито громко крикнул он, чтоб было слышно в подвале, и, заложив за спину руки, пошёл вразвалку к достраивающимся хороминам. — Бери, дескать, всё с животом[39], токмо помилуй! Ху-ху-ху-ху!
Васька встретил боярина, распластавшись на крылечке, подле сеней.
— Скоро ли, староста, палаты поставишь?
Выводков поднялся с земли.
— Почитай, готовы без малого. — И, сделав движение к хоромам, согнулся дугой. — Не покажешь ли
