Мама не отвечает. Я продолжаю, улыбаясь:
— Ты, наверное, удивлена, мама. Да, я был влюблен в дочку наших соседей.
Мама по-прежнему молчит, уставившись в одну точку. Потом она спрашивает:
— Где сейчас Юкико?
— Не знаю. Ее бабушка с дедушкой говорили, что она вышла замуж и уехала из Японии.
— Бабушка с дедушкой? То есть родители ее матери?
— Нет. Родители отца, господина Хорибе.
— Как ты с ними познакомился?
— Незадолго до моего отъезда в Токио папа дал мне их адрес и сказал, чтобы я зашел их проведать. Разве ты забыла, в университете папа с господином Хорибе были приятелями? Родители господина Хорибе хорошо помнили папу и с радостью приняли меня. Разумеется, я не сказал им, что встречался с Юкико.
Мама не проронила ни слова. Я продолжил:
— От них я узнал, что мать Юкико скончалась от лейкемии: во время атомного взрыва она подверглась сильной радиации.
— Госпожа Хорибе умерла… — произнесла мама слабым голосом.
— Да, — отвечаю я. — Если бы я приехал в Токио тремя месяцами раньше, я бы застал там Юкико.
— После этого ты еще виделся с ее бабушкой и дедушкой? — спрашивает мама.
— Да, но всего лишь два раза.
И я продолжаю рассказывать о родителях ее отца. Они говорили, что Юкико ни разу не приезжала в Японию навестить их и даже не писала писем.
— Мне это и вправду показалось странным… — добавляю я.
Но мама не слушает. Прикрыв глаза, она задремала.
Выхожу из спальни, захватив с собой поднос, чтобы разогреть еду.
Иду к себе в комнату, где я обычно читаю. Все стены в книжных полках. Среди научных книг выделяются три: «Манифест коммунистической партии», «Капитал» и «Гражданская война во Франции». Достаю эту последнюю и открываю наугад. Между страницами — две фотографии Юкико, пожелтевшие от времени. И еще клочок бумаги, на котором написан ее заграничный адрес. Бумага тоже пожелтела, а в местах сгиба и вовсе почти порвалась. Я сажусь за стол и раскладываю фотографии перед собой.
На одной из них Юкико снята стоя, на ней матросский костюм. Волосы заплетены в косички. Мягкая улыбка на губах. Но взгляд говорит о твердом характере. На обороте подпись: «Юкико 13 лет».
На другой фотографии она сидит на скамейке, лицом к объективу. Рядом стоит мальчик, ее ровесник, со слегка опущенной головой. «Юкико три года», — читаю на обратной стороне.
Когда Юкико показала мне эту фотографию, она сказала в шутку: «Мальчик — мой друг». От тех слов у меня сжалось сердце. Первая любовь, первый поцелуй. До сих пор помню прикосновение ее губ. Ощущение, будто внутри все горит. Я хотел остаться с ней до конца жизни. Неужели все дело в том, что мне было только шестнадцать лет? Не знаю. Но воспоминание о Юкико живо до сих пор.
Никогда не мог предположить, что теперь, пятьдесят лет спустя, стану рассказывать маме о своей первой любви. Я беру обе фотографии и иду к ней в комнату. Мама уже проснулась.
— Вот это я никогда никому не показывал, — говорю я.
Повернувшись ко мне, мама спрашивает:
— Что это?
— Старые фотографии. На них — тот, кто тебе хорошо знаком.
— Что еще ты отыскал? Фотографии папы?
— Нет. Посмотри.
Сначала я протягиваю ей ту, где Юкико стоит одна. Мама берет ее. И, взглянув, через несколько секунд говорит:
— Что это за девочка? Шизуко или Нацуко?
— Нет, это та, в которую я был когда-то влюблен.
— Юкико?
— Да.
Мама снова смотрит на фотографию и говорит:
— Лицо мне не знакомо. Она прожила в нашем квартале всего два года.
Показываю ей вторую фотографию, где Юкико три года и она вместе с мальчиком ее возраста. Мама долго разглядывает снимок.
— Вот еще одна фотография Юкико, — объясняю я. — Этого мальчика она в детстве очень любила. Они оба такие забавные.
Мама не отвечает. Взгляд ее словно прикован к фотографии. Через мгновение она спрашивает:
— Кто дал тебе эти фотографии?
— Юкико. Она говорила тогда, что у ее отца был очень современный фотоаппарат.
Мама по-прежнему не отрывает взгляда от фотографий, но больше ни о чем не спрашивает. Я встаю, чтобы выключить кондиционер. Открываю окна и стеклянную дверь, которая выходит в сад. Комната наполняется свежим воздухом. Жара спала. Сейчас лучшее время для работы в саду.
Выхожу в сад и потягиваюсь. Подсолнухи полностью раскрылись. Желтые лепестки сверкают в лучах заходящего солнца. Осматриваю огород. Спелые баклажаны, огурцы, тыквы, дыни. Начинаю выпалывать сорняки.
— Очень вкусно, правда?
Из комнаты доносится голос Шизуко: она разговаривает с мамой. Кажется, мама ест тыквенный суп. Шизуко рассказывает ей о внуках, которые собираются приехать к нам на праздник Бон. Мама еле слышно отвечает ей. Она давно так много не разговаривала. Похоже, она неплохо себя чувствует и действительно сможет сходить вместе с внуками на могилу к отцу.
Ветер стих, и теперь я слышу весь их разговор.
Шизуко говорит удивленно:
— Ну и ну! Я не знала, то у вас есть детская фотография Юкио.
Должно быть, она имеет в виду ту, где Юкико сфотографирована вместе с мальчиком. Мама молчит. Видимо, она, как обычно, задремала, слушая Шизуко.
— Наверное, он был чудесным ребенком, — продолжает Шизуко. — На этой фотографии он похож на Фуюки, когда тому было три или четыре года. Обязательно покажу Фуюки, когда он приедет к нам на Бон. Для него это будет сюрприз.
Я так и замер, склонившись над грядкой. Поворачиваюсь в сторону окон. Шизуко сидит на стуле спиной к саду.
— Детей связывает с родителями единая кровь, — говорит она маме. — Но если посмотришь на их лица, никакого другого доказательства не нужно… А кто эта девочка в матросском костюме?
На мгновенье повисла тишина.
— Юкико в тринадцать лет? — читает Шизуко надпись на обороте. — Эту девочку зовут Юкико? У них с Юкио почти одинаковые имена. Она немного похожа на Нацуко или, скорее, на Цубаки. Они с Юкио родственники? Нет, вряд ли. У вас ведь никого нет…
Все мое тело словно онемело. Каждое слово, произнесенное Шизуко, впивается в меня иглой. Значит, мальчик рядом с Юкико — это я? Поднимаюсь и распрямляю спину. Голова идет кругом. Я больше ничего не слышу.
Незаметно стемнело. Шизуко заперла изнутри все двери и террасу. В комнате погас свет. Я стою неподвижно в темноте.
Наконец иду к себе в комнату. Медленно подхожу к шкафу, где хранятся три книги, которые дал мне отец Юкико. Дрожащей рукой достаю книгу о французской революции и отыскиваю между страниц сложенный вчетверо листок бумаги. Аккуратно расправляю его и кладу на письменный стол. Адрес Юкико написан черными чернилами. Долго вглядываюсь в буквы. Вдруг Шизуко стучится в дверь.
— Твоей маме плохо… — говорит она с беспокойством.
