И Цубаки убегает вместе со своими подружками.
Я склоняюсь над могильной плитой, на которой выгравирована надпись «Семья Такагаши». Гладкая каменная плита блестит в лучах солнца. В две бамбуковые вазы я ставлю букеты колокольчиков. Когда я увидела в цветочном магазине колокольчики, то не смогла удержаться. Ведь васуренагуса, о которых говорила Цубаки, там все равно не было. А русское название этих цветов я уже забыла.
На протяжении долгих лет у моего мужа болело сердце: он подорвал здоровье, когда работал в Сибири. В 1943 году его перевели в лабораторию при госпитале в Маньчжурии для проведения исследований военных лекарственных препаратов. К тому времени в Нагасаки уже приехал отец Юкио, который должен был заменить его в лаборатории. Незадолго до конца войны мужа отправили в Сибирь, и в Японию он вернулся только через два года после поражения Германии. Атомная бомба взорвалась в его отсутствие. К счастью, мы не погибли, хотя жили в долине Урагами — как раз в том квартале, на который сбросили бомбу. В то утро я пошла в деревню, чтобы купить риса, а Юкио вместе с коллегой мужа отправился в университетскую больницу, расположенную в центре города. В момент взрыва они находились в каменном здании, и это защитило их от радиации. Отец Юкио погиб в своем доме.
Именно в тот день я покинула квартал Урагами с маминым дневником в сумке. Судьба! Я пережила эту вторую катастрофу, сохранив единственное доказательство своего происхождения.
Сомкнув ладони, закрыв глаза, я молюсь за упокой души моего мужа. Это был человек с добрым сердцем. На протяжении всей своей жизни он оберегал и защищал нас с Юкио. Он даже отказался от наследства родителей, которые противились нашему браку. Он был единственным сыном знатной семьи Такагаши.
Я уверена, он бы не изменил своего отношения ко мне, узнав о моем корейском происхождении. Но я не хотела делить с ним это бремя. Это могло бы сказаться на его общении с окружающими и разрушить благополучие Юкио и его детей. Глядя на могильную плиту, я думаю: «Мой дорогой, ты понимаешь меня? Я всегда была благодарна тебе за твою силу и твою нежность. Благодаря тебе я жила в счастье».
Поднявшись с коленей, я вдруг вспомнила русское название цветка: незабудка. Мой муж не любил рассказывать о двух годах, проведенных в Сибири. Наверное, это было трудное для него время. И тем не менее он сохранил в памяти название цветка.
— Госпожа Такагаши!
Это господин Накамура, отец нашего соседа. Я возвращаюсь с кладбища.
— Как поживаете? — спрашивает он.
— Прекрасно, — отвечаю я с легким поклоном. — Благодарю вас за помощь на похоронах моего мужа.
— Пустяки. Мы ведь были друзьями с господином Такагаши. Он прожил здесь, в Камакуре, всего лишь семь лет, но мне казалось, что мы знакомы целую вечность. А сколько партий в шоги мы сыграли! Мне их теперь так не хватает, хотя я и проигрывал все время. Как дела у вашего сына?
Он говорит без остановки. Помню, как они с мужем подолгу беседовали за чашкой саке. Я никогда не участвовала в их разговорах. Не люблю много говорить.
— Простите, — отвечаю я. — Я сегодня спешу.
Я уже собираюсь идти, как вдруг господин Накамура говорит:
— Вы слышали в новостях про эксгумацию корейцев? По радио сообщают…
«Что? Эксгумация корейцев?» При этих словах у меня сжалось сердце. Сначала я даже не поняла их смысла. Я молчу.
— Вам ведь известно про дайшинсай в Канто?
— Я как раз была в Канто во время землетрясения, — отвечаю я. — Тогда погибли моя мать и ее брат.
Он удивленно смотрит на меня:
— Господи… Простите. Я знал, что вы с сыном пережили взрыв атомной бомбы в Нагасаки, но про землетрясение…
Я опять молчу. Спустя мгновение господин Накамура говорит:
— Мне очень больно за людей, которым выпало на долю пережить такие страшные события. — Голос у него дрожит. — Но когда я думаю о тысячах корейцев, погибших от руки японцев, сердце мое разрывается. Мне стыдно быть японцем. Многие наши соотечественники добровольно приняли участие в истреблении корейцев, поверив ложным слухам, которые распространяло правительство. В те годы я жил в Фунабаши. Я слышал, как люди кричали: «Корейцы хотят поднять восстание!» Пытались даже доносить в полицию…
Господин Накамура замолчал. Тогда я спрашиваю:
— Кажется, вы рассказывали о новостях? Что там сообщали по радио?
— Ах да. Сообщали, что официальная церемония, на которой объявят об этом постыдном событии, пройдет сегодня утром неподалеку от дамбы Аракава. А сама эксгумация начнется завтра в девять часов утра.
— Кто решил провести эксгумацию? Правительство?
— Нет! Корейцы-нисеи и японцы, которые не имеют никакого отношения к правительству. Говорят, инициатором выступила какая-то японская учительница. Восхищаюсь ее мужеством. Не всякий осмелится указать на позорное пятно в истории нашей страны. А правительство даже не пыталось загладить вину. Простите, что-то я разговорился. Посмотрите, какая хорошая стоит погода! Не упустите ее. До свиданья!
Господин Накамура уходит. Я продолжаю стоять на том же месте, на душе у меня тревожно.
Я парю над облаками, которые простираются вдаль до бесконечности, словно узорчатый ковер. Ветер играет моими длинными волосами. Я не чувствую веса собственного тела. Вдыхая чистый воздух, я то и дело повторяю: «Я свободна!» Сквозь просветы между облаками виднеется деревня, примостившаяся на берегу моря. Дома, деревья, мосты, река… Все совсем крохотное. Плавно опускаюсь ниже. У домов, вдоль дорог и на дамбе цветут космеи. Между камней пробиваются стебельки горечавок и колокольчики. До чего же красиво вокруг! И так до самого берега моря, где волны разбиваются о белые скалы. Чайки, крича, кружат над водой. Эти места мне так знакомы.
«Где я?» Несколько минут пытаюсь собраться с мыслями. «Наверное, это родина моей мамы!» Я лечу между деревней и берегом моря. Следом несется ветер, машут крыльями птицы.
Но вдруг мое тело начинает стремительно падать. Дома, цветы, дороги быстро завертелись вокруг. «На помощь!» Морские волны все ближе. Я испуганно кричу: «Мама!»
Я просыпаюсь в холодном поту, не успев коснуться поверхности воды. Крик замер на раскрытых губах. Во рту пересохло. Неужели я действительно кричала или мне только показалось? Напряженно вглядываюсь в темноту. Слышно лишь тиканье будильника. Включаю лампу. Четыре часа утра. Сегодня второе сентября. День, когда я потеряла маму.
Сна ни в одном глазу. Я встаю с кровати. Достаю из шкафа мамин дневник и долго рассматриваю пожелтевшую обложку.
Распахиваю настежь входную дверь. Слепящее солнце, на небе ни облачка, воздух прохладный и свежий. Поют птицы. На лепестках космей блестят капли росы. Погода прекрасная, как вчера. Но мне что-то нездоровится. Болит голова.
Пока не пришла Цубаки, вырываю сорняки в саду.
Дзинь! Дзинь! Мимо нашего дома проезжает сын господина Накамуры.
— Доброе утро, госпожа Такагаши! — здоровается он со мной.
Я отвечаю только легким поклоном. На пороге появляется Цубаки.
— Пойдем, бабушка!
Она бежит вприпрыжку, поет и беспрерывно рассказывает что-то. Нетвердым шагом я иду вслед за ней. Смотрю на часы. Двадцать минут девятого.
— Бабушка, скорее! — торопит Цубаки. — Я же опоздаю в школу.
