Я останавливаюсь.
— Извини. Сегодня тебе придется идти одной.
— Почему?
— Я совсем забыла, что у меня есть важное дело.
— Ну ладно, — говорит Цубаки, расстроенная. — Пока!
И бежит к школе. Я разворачиваюсь и иду в сторону железнодорожного вокзала.
Выхожу из поезда на вокзале Аракава. Рядом через реку перекинут мост. Иду по улице, проложенной вдоль дамбы. Уже десять часов утра. Я так и замерла на месте, увидев на противоположной стороне улицы группу людей, прислонившихся к парапету. Они стоят неподвижно и, кажется, смотрят в землю. На тротуаре лежат велосипеды. Проезжая мимо, водители снижают скорость. Некоторые даже останавливаются, выходят из автомобилей и с любопытством озираются по сторонам.
— Что? — слышится вокруг. — Им нужны тела сотен корейцев, погибших во время землетрясения тысяча девятьсот двадцать третьего года? Невероятно!
Я перехожу на другую сторону. «Ну и яма!» — воскликнул кто-то. У меня колотится сердце. Приближаюсь к парапету. Оглядываюсь вокруг. На берегу реки вырыт огромный котлован. Туда бы поместился целый дом. Похоже, копать осталось недолго. Возле лопаты насыпан холмик земли. Вокруг ямы собралась толпа зевак. Внизу, на дне, несколько человек скребут лопатами стенки. Каждый раз, когда кто-то из них натыкается на какой-нибудь предмет, стоящие наверху любопытные наклоняются и спрашивают:
— Ну что у вас там? Наверное, это кость!
— Нет. Похоже на кусок стекла.
«Кость? Чья? Моей мамы? Моего дяди?» Снова смотрю на дамбу, на берега реки, бегущие вдаль до самого горизонта. И все не решаюсь спуститься к яме. Рядом со мной разговаривают двое. У них похожие черты лица.
— Папа, — говорит один из них, — а я и не знал, что это искусственно вырытая река, которая служит для отвода воды.
— Ты слишком молод, чтобы помнить о том, что в тысяча девятьсот десятом году весь район Канто затопило, и наводнение нанесло жителям серьезный ущерб. Вот тогда-то и построили этот канал.
— В тысяча девятьсот десятом? Ах да! Именно в этот год Япония присоединила Корею, верно?
— Присоединила? Да уж… Это было просто нашествие. Все закончилось тем, что тысячи корейцев приехали в Японию в поисках работы.
Я всматриваюсь в лицо отца. Скрестив руки на груди, он внимательно наблюдает за тем, что происходит в яме. Разрезом глаз он напоминает мне дядю. Интересно, а не кореец ли он? Не скрывает ли он от сына собственное происхождение, потому что получил японское гражданство?..
Потом он рассказал сыну о том, что происходило на дамбе после землетрясения. Командование японской армии заставило солдат рыть здесь ямы. Корейцев выстроили в ряд и расстреляли. Трупы полили бензином, сожгли и закопали…
Среди них вполне мог быть мой дядя. У меня закружилась голова. Я приложила ладони к ушам и закрыла глаза. «Нет! Нет!» Я долго стояла неподвижно, не в силах пошевельнуться.
— Надо сказать, — продолжил отец юноши, — что тогда погибли не только корейцы, но и китайцы, и японцы из Тогоку.
— Китайцы и японцы? — удивился сын. — Как так?
— Из-за акцента их приняли за корейцев.
Мне вспомнились наши соседи из нагайя, в котором мы жили с мамой. Они родились в провинции и говорили с сильным акцентом. «Неужели японцы расстреляли своих соотечественников, даже не признав их?»
— Корейцев истребляли разными способами, — рассказывал отец. — Бамбуковыми копьями, кирками, пилами, ножами.
— Ты это видел?
На минуту отец замолк, потом наконец ответил:
— Да. На полях лежали тысячи мертвых тел с перерезанным горлом, с вывихнутыми руками, проломленным черепом. Были даже беременные женщины со вспоротыми животами, откуда торчали неродившиеся младенцы. Такая жестокость чудовищна.
Я чуть не потеряла сознание. «Спуститься или вернуться назад?» Поразмыслив с минуту, я надела темные очки, спустилась на берег и встала среди людей, наблюдавших за рабочими. Кто-то даже фотографировал. «Журналисты?» Я надвинула шляпу поглубже.
На другой стороне ямы я заметила несколько девушек, одетых в чима-чогори. С ними была женщина, похожая на учительницу. Я подошла к ним. Девушки беседуют между собой по-корейски. Я не понимаю, о чем они разговаривают. Но сама их речь отзывается во мне ностальгией. Женщина смотрит на дно ямы, в руках у нее букет цветов. Она стоит неподвижно. Светлая кожа, миндалевидные глаза немного навыкате. Длинные черные волосы собраны на затылке в пучок, ровная нить пробора. Прямая осанка. Снова принимаюсь рассматривать цветы, которые она держит в руках. Да это же колокольчики! «Мама!» На глаза навертываются слезы. Ноги подкашиваются. Женщина начинает напевать «Ариранг». У меня по щекам катятся слезы. «Она здесь! Она вернулась за мной спустя пятьдесят девять лет!» Ярко-синие колокольчики и белый рукав чогори.
Рабочие продолжают копать. В яме тесно. Время от времени рабочие сменяют друг друга. Стук лопат отдается гулким эхом в лучах жаркого солнца. При слове «кость» я каждый раз вздрагиваю. Собравшиеся наблюдают — иные терпеливо, иные с раздражением — за ходом работ, которым, кажется, не видно конца.
— Что у вас там случилось?
Я оборачиваюсь. Мужчина держит за плечи старую женщину, которая лежит на земле, не в силах встать на ноги. Она приподнимает голову, и я вижу ее лицо. Пухлые губы. Круглые глаза. «Госпожа Танака!» Нет, не может быть…
Мужчина, который придерживает ее за плечи, спрашивает:
— Кто-нибудь знает ее?
И потом говорит рабочим несколько слов по-корейски.
— Ничего страшного, это все пустяки, — уверяет его женщина. — Вы очень любезны. Просто у меня вдруг закружилась голова. Теперь все прошло. Сейчас я вернусь к себе домой.
Шатаясь, она поднимается.
— Вы уверены? — беспокоится мужчина.
Я подхожу к ним.
— Я могу проводить вас. Я как раз собиралась идти.
Женщина растерянно смотрит на меня. Я снова предлагаю проводить ее.
— Поднимайтесь по этой лестнице, — говорит мужчина. — Здесь ближе всего до автобусной остановки и до вокзала.
На улице, ведущей к дамбе, уже не так много народу. Вдоль парапета выстроились в ряд такси. По пути к вокзалу я спрашиваю женщину, где она живет. Она называет свой адрес и добавляет:
— Это маленький квартал за холмом, с вершины которого виден Токио. Во время землетрясения на тот холм сбежалось много народу.
«Так это же холм горечавок!»
— Подождите минутку, — говорю я ей.
Возвращаюсь к парапету и зову таксиста.
— Это здесь, — указывает женщина таксисту. — Мой дом совсем рядом.
Такси останавливается напротив узкого переулка. На машине тут уже не проехать.
— Я вернусь через несколько минут, — говорю я водителю. — Вот только провожу госпожу до дома.
— Нет, — перебивает она. — Вы должны зайти ко мне ненадолго.
На этот раз настойчивость проявляет она. Шофер ждет моего ответа. Поразмыслив, я говорю:
— Хорошо. Можете ехать.
