Май, полдень.
Мы с женой дома одни. Сын на работе, его жена ушла в магазин, дети в школе. В комнате с татами, которая выходит окнами в сад, расставляю на доске фигуры для партии в шоги. Сегодня должен прийти господин Накамура, мой приятель.
Открываю все окна. Небо ясное. В комнату врывается свежий запах весны. С каждым днем на ветках хурмы появляются новые листья. Распускаются желтые почки. Над деревом пролетает пара ласточек. Дует легкий ветерок. Динь… динь… динь… Позвякивает фурин.
Марико сидит в бамбуковом кресле перед цветником. Вяжет, откинувшись на спинку кресла. Потом замирает, наблюдая за птицами, которые снуют между электрических проводов. Ее поседевшие волнистые волосы блестят в мягких лучах солнца. Бросив взгляд в мою сторону, она снова принимается за вязанье. На мгновенье ко мне возвращается далекий образ из прошлого.
Она подметает дорожки в саду перед церковью. На ней легкая белая блузка и бежевая юбка. Длинные черные волосы. Высокая грудь. Тонкая талия. С того дня я не мог позабыть ее печального взгляда.
Вспоминаю вечер, когда мы в первый раз занялись любовью. До этого я не встречал таких чувственных женщин. Потребовалось время, чтобы я преодолел в себе ревность к ее прошлому.
Я знаю, что она согласилась выйти за меня замуж только из-за своего сына, Юкио. Он был единственным, в ком текла ее кровь, и я прекрасно понимал чувства матери, желавшей, чтобы у ее внебрачного сына появился отец, который дал бы ему достойное образование. Я никогда не верил, что она гналась за деньгами, как думали мои родители. Марико и Юкио вошли в мою жизнь, чтобы спасти меня от отчаяния и одиночества. Мне было необходимо оказаться в ситуации решающего выбора, чтобы покинуть дом, к которому я никогда не относился как к родному.
Марико еще вяжет в саду. Иду на энгава, прихватив дзабутон. Ложусь и чувствую боль в сердце. В голове промелькнул образ моих родителей. Растираю грудь и стараюсь дышать глубже.
Я никогда не сожалел о том, что женился на Марико. Однако меня не покидает чувство вины перед родителями. Я не выполнил обязательств, лежавших на мне как на наследнике старинного рода, история которого насчитывает больше трех столетий.
Закрываю глаза. Мягкое тепло солнца растекается по коже. На дереве поют птицы, меня клонит в сон. Динь… динь… динь… Я засыпаю.
Вдруг слышу голос господина Накамуры:
— Здравствуйте, госпожа Такагаши! Какая прекрасная стоит погода!
Я встаю. Мой приятель приветствует Марико, снимая шляпу. Протягивает ей горшок с цветами.
— Васуренагуса! — воскликнула Марико. — Они прелестные! Спасибо!
Мы женаты уже сорок шесть лет. Сразу после свадьбы я усыновил Юкио, и мы переехали в Нагасаки, где у фармацевтической компании был филиал. Здесь наша семейная жизнь вошла в спокойное русло. Я обрадовался, когда Юкио сказал мне: «Мама больше не плачет. Она улыбается». Время от времени я писал священнику письма и отправлял немного денег. Кажется, он по-прежнему отдавал все силы работе и детям. Его ответы были короткими, но я чувствовал, что он счастлив за Марико и Юкио.
Соно вернулась из Маньчжурии в 1933 году, незадолго до нашего отъезда в Нагасаки. В Харбине она заболела и по возвращении ей пришлось лечь в больницу. Мы виделись только один раз. Я привел с собой Марико и Юкио — Соно была рада. Я пообещал, что потом заеду за ней и перевезу ее в Нагасаки, где мы станем жить все вместе. Однако в тот же год Соно умерла.
Десять лет спустя, в 1943-м, меня отправили в командировку в Маньчжурию. Полгода я должен был работать в больничной лаборатории, где занимались исследованием военных медикаментов. Мой коллега, господин Хорибе, перебрался в Нагасаки со своей семьей, чтобы заменить меня, и я уехал. Однако в Маньчжурии мне пришлось пробыть больше года. Положение Японии на тихоокеанских островах все ухудшалось. Незадолго до конца войны я попал в плен, и меня отослали в Сибирь. Я оказался в трудовом лагере неподалеку от Омска. Там мне и сообщили ужасное известие: на Нагасаки сбросили атомную бомбу. Более того, бомба взорвалась над долиной Урагами, где жила моя семья и семья господина Хорибе. Мне не удалось выяснить, уцелели ли они, и я был в отчаянии. Я страдал от голода, плохого питания, холода и в течение двух лет чувствовал себя скорее мертвым, чем живым.
В Японию я вернулся в 1947 году. Как же я был счастлив, узнав, что Марико и Юкио не погибли во время катастрофы. Они встретили меня на вокзале в Нагасаки, изумленно вглядываясь в мое постаревшее, осунувшееся лицо. Со слезами мы обнялись. Они приходили на вокзал каждый раз, когда объявляли о прибытии из Сибири поезда с военнопленными. Марико рассказала, что в то утро, когда упала бомба, она отправилась в деревню, чтобы обменять одно из своих платьев на рис. Ее взяла с собой госпожа Хорибе, у которой были знакомые фермеры, искавшие для своей дочери одежду европейского покроя. Юкио был в университетской больнице: один из моих коллег попросил его помочь. От всей души я благодарил госпожу Хорибе и своего коллегу, которые — пусть даже случайно — спасли Марико и Юкио. Господин Хорибе погиб у себя дома во время взрыва. Его жена и дочь Юкико вернулись в Токио несколько недель спустя. Мне было жаль не только их, но и любовницу господина Хорибе с ее ребенком.
Филиал фармацевтической компании по-прежнему находился в Нагасаки. Отдохнув с месяц, я вышел на работу.
Мои родители тоже выжили после бомбардировок Б-29: опасное время они пережидали в деревне. Когда я вернулся из Сибири, они попросили меня переехать в Токио вместе с Марико и Юкио. Такое предложение было неожиданным. Однако я решил остаться в Нагасаки. Состарившись, они продали все свое имущество и стали жить в доме престарелых.
В 1951 году Юкио окончил университет в Нагасаки и уехал в Токио искать работу. Как химику ему удалось устроиться на хорошую должность в компании по производству пищевых продуктов. Он хотел отыскать церковь, куда ходил в детстве с Марико, но церкви больше не было. Он не нашел ни священника, ни госпожу Танаку. Возможно, они погибли во время бомбардировок.
Отец умер в 1955-м. На следующий год скончалась мама. Согласно закону, их адвокат связался со мной, чтобы обсудить вопрос наследства. Я поехал в Токио и получил деньги, которые родители хранили в банке. Потом зашел в храм М. и заплатил за содержание могилы предков из рода Такагаши. Оттуда направился в мэрию и взял адреса всех сиротских приютов города. Я побывал в каждом из них — и так раздал полученное наследство. Когда я вернулся в Нагасаки, Марико сказала: «Жив ли священник или нет, он будет тебе благодарен. Спасибо, любимый».
В 1964 году женился Юкио, тогда ему было тридцать пять лет. В войну его жена тоже много выстрадала: при бомбардировках Иокогамы погибли ее родители. У них родилось трое детей. Четыре года назад они купили дом в Камакуре и пригласили нас с Марико к себе жить. Их беспокоило мое здоровье, которое сильно пошатнулось после сибирского лагеря.
Господин Накамура усаживается напротив меня за партию в шоги.
— Нам повезло: у нас есть внуки, — говорит он, делая ход.
— Разумеется, — отвечаю я.
Он только что заходил к своему сыну, нашему соседу: у сына двое детей, и жена скоро родит третьего. Сам господин Накамура живет с женой в другом квартале. Мы с Марико познакомились с ними сразу после переезда в Камакуру.
— Вчера я был у дочери в Токио, — говорит он, — и встретил на улице бонзу, с которым дружил мой отец. Он направлялся в тюрьму.
— В тюрьму? Боже мой! Неужели он совершил преступление?
— Он духовник, — смеется господин Накамура. — Он шел в тюрьму навестить приговоренного к смертной казни.
— Приговоренного к смертной казни?
— Да, — отвечает он, передвигая фигуру на доске. — И этот бонза рассказал мне одну интересную вещь.
— Какую же?
— Осужденным, у которых нет детей, труднее примириться с мыслью о смерти, чем тем, у кого есть
