снится сон. С любопытством прислушиваюсь. Слова ее отрывочны: «Нет, нет… Не надо…» И вдруг она кричит: «Она там! Она там!» Меня охватывает страх. «Снова галлюцинации!» Дыхание ее прерывисто. В тревоге подхожу к кровати. Обасан вся в поту. Лицо бледное, словно у призрака. Пододвигаю свой стул ближе к постели.
— Обасан?
Вытираю ей лоб полотенцем. Она просыпается.
— Все в порядке? Кажется, тебе снился страшный сон.
Она не отвечает. Глаза ее широко раскрыты.
— Хочешь воды?
Она качает головой.
— Ты выглядишь измученной. Что случилось?
Она по-прежнему молчит, уставившись неподвижным взглядом в стену. Больше я не задаю вопросов. Поднимаюсь со стула. Вдруг она говорит:
— Я видела, как отравили человека.
«Отравили человека?» У меня кольнуло в сердце. Вероятно, она имеет в виду свой сон.
— Какой кошмар! — говорю я с сочувствием.
Но взгляд у нее серьезный:
— Это не кошмар, Цубаки. Это правда.
Я в недоумении: «О чем она?» Снова опускаюсь на стул.
— Когда же это произошло?
— Утром того дня, когда…
Она замолкла.
— Когда…? — продолжаю я.
— Когда взорвалась атомная бомба.
Что она собирается рассказать? Я в растерянности.
— Папа говорил, что в то утро ты ходила в деревню со своей соседкой.
— Верно, — соглашается она.
— Так где же ты видела отравление?
— Дома у этой соседки.
— Что?
Несколько минут не могу прийти в себя от изумления. Сопоставляю факты. Одно противоречит другому: не понимаю, как Обасан могла увидеть отравление, которое произошло дома у ее соседки, и одновременно уйти с той соседкой в деревню. В недоумении смотрю на Обасан: словно разговаривая сама с собой, она принимается рассказывать, как это случилось.
Было около семи часов утра. Обасан уже собиралась выходить из дома. Она договорилась встретиться с соседкой, которая должна была ждать ее в центре города. Вдруг из-за стены послышался звон разбитой посуды. Потом кто-то начал стучать в перегородку с криками «На помощь!». Голос был мужской. Преодолев страх, Обасан пошла к соседям. Дверь не была заперта. На кухне Обасан увидела мужа своей соседки. Он лежал на полу, а рядом — осколки разбитого стакана. Он был уже мертв. Глаза широко раскрыты. Изо рта у него текла струйка белой жидкости…
«Какой ужас!» Я вздрагиваю.
— Кто его отравил?
— Его дочь, — твердо отвечает Обасан.
— Дочь? Откуда ты знаешь, что это была она?
— На ее письменном столе я нашла записку: «Прощай, мама. Не ищи меня».
— О Боже…
Поразмыслив, я спрашиваю:
— Почему же ты не вызвала полицию?
Обасан поднимает глаза к потолку и долго смотрит в одну точку. Я жду.
— Потому что… — говорит она, — потому что его дочь сделала то, что давно хотела сделать я.
Я удивлена:
— То есть?
— Я тоже, — продолжает она, — хотела убить этого человека. Именно он подстроил так, чтобы Одзисана отправили в Маньчжурию и он не мог вернуться в Японию. Он работал вместе с Одзисаном.
— Это ужасно! Ну и человек!
Она молчит. Вдруг я чувствую, как меня охватывает странное ощущение.
— Почему та девочка отравила своего отца? — спрашиваю я.
Обасан качает головой:
— Не знаю. Для меня это загадка. По крайней мере, мне было бы легче понять ее, если бы вместо своего отца она хотела убить меня.
— Что ты имеешь в виду?
— Я встречалась с ее отцом, пока Одзисан был в Маньчжурии.
Я поражена. Никогда не думала, что услышу от Обасан подобную историю. Опустив голову на грудь, она прибавляет:
— В Токио, до нашей встречи с Одзисаном, я была его любовницей.
Вглядываюсь в ее бледное лицо. В висках стучит кровь.
— Так, значит… — говорю я, запинаясь. — Коллега Одзисана был настоящим отцом моего папы?
— Да. Он твой настоящий дедушка.
Все мысли в голове спутались. Со слезами на глазах Обасан продолжает:
— Я изменяла мужу, который любил меня всем сердцем. Вернувшись из Сибири, он плакал, крепко сжимая меня в объятьях. И повторял: «Ты жива, и Юкио тоже жив! Какое счастье!» Тогда мне хотелось умереть.
Теперь ясен смысл ее вчерашних слов: «Ждет ли меня Одзисан на том свете?» По щекам ее текут слезы. «Бедная Обасан…» — думаю я. Она принимается напевать: «Хо… хо… хотару кои…» Слушая ее, вспоминаю галлюцинации, которые начались после несчастного случая в саду: «Она там! Она идет мимо дома. Куда она собралась в такую рань?»
— Я была слишком наивной, — говорит Обасан. — И запуталась в сетях, расставленных отцом моего сына. Мне казалось, единственный способ порвать с ним — это убить его. Наивность и неведение причинили мне столько горя, а через меня и моему мужу.
Она долго молчит. Больше я не задаю вопросов. Все еще не могу прийти в себя. Стараюсь успокоиться. Обасан смотрит на меня с едва заметной улыбкой. Слезы ее почти высохли.
— Сейчас, Цубаки, я расскажу тебе историю про светлячка, который захлебнулся в сладкой воде…
Когда мне было пятнадцать лет, священник из сиротского приюта, где я тогда жила, помог мне устроиться на работу. Я сняла маленькую квартиру. Кроме того, у меня были деньги, которые мама дала на хранение священнику вместе со своим дневником. Я стала работать курьером и уборщицей в крупной фармацевтической компании в Токио. Именно там я и познакомилась с отцом Юкио.
Я развозила письма и документы. Три раза в день заваривала сотрудникам чай, а в конце смены убирала кабинеты. Домой возвращалась к семи вечера.
На территории предприятия было три здания: контора, завод по производству лекарств и лаборатория. Я все время находилась в конторе или на заводе и никогда не заглядывала в лабораторию, где фармацевты проводили исследования. Иногда они приходили на завод и в контору, чтобы побеседовать с начальниками. Сначала я думала, что это врачи, ведь они носили белые халаты. И все относились к ним с уважением.
Женщины, работавшие в конторе, сразу оживлялись в их присутствии. Не отводили от них глаз, особенно от фармацевта, которого звали Риодзи Хорибе, — говорили, будто он удивительный человек. Он знал несколько языков и умел играть на скрипке и фортепьяно. Студентом он ездил в Европу и в Северную Америку. В отличие от своих коллег-фармацевтов, он свободно общался с сотрудниками конторы… Женщины
