Здесь (книга стихов)

так о чем-то совсем разном думаем и говорим.
Она знает мало,
зато — упорство, достойное лучшего применения.
Я знаю куда больше —
зато сомневаясь.

Она показывает мне стихи,
записанные почерком отчетливым, аккуратным,
каким я давно уже не пишу.

Читаю ее стихи, читаю.
Ну, может, один этот,
если подсократить
и кое-что подправить.
Остальные ничего особенного не обещают.

Разговор не клеится.
На ее бедных часиках
время еще неуверенное и недорогое.
На моих — и дороже, и точнее.

На прощанье ничего не значащая улыбка
и никакой растроганности.

Разве что, когда она исчезает
и в спешке забывает шарфик.

Шарфик из чистой шерсти,
в цветную полоску,
нашей мамой
связанный для нее крючком.

Я его все еще берегу.

Нелегкое житье с памятью

Я плохая публика для своей памяти.
Она желает, чтобы я неотрывно ей внимала,
а я верчусь, откашливаюсь,
слушаю и не слушаю,
выхожу, возвращаюсь и снова выхожу.

Она хочет целиком занять мои внимание и время.
Когда я сплю, ей это удается легко.
Днем же бывает по-разному, и она досадует.

Она усердно подсовывает мне старые письма, фотографии,
касается событий важных и неважных,
обращает мое внимание на прозеванные обстоятельства,
заселяет их моими умершими.

В ее рассказах я всегда моложе.
Что ж, мило, только зачем все время об этом.
У каждого зеркала для меня другие сведения.

Она негодует, когда я пожимаю плечами.
Тотчас мстительно вспоминает все мои просчеты,
тяжкие, а потому легко забытые.
Глядит мне в глаза, ждет, что я на это.
В конце концов утешает, мол, могло быть и хуже.

Хочет, чтобы я жила теперь для нее и с ней.
Лучше всего в темной запертой комнате,
а у меня по-прежнему в планах насущное солнце,
актуальные облака, наскоро дороги.

Иногда ее общество мне надоедает.
Я предлагаю расстаться. Отныне и навсегда.
Тогда она понимающе усмехается,
зная, что это приговор и мне.

Микрокосмос

Когда впервые глянули в микроскоп,
повеяло жутью и все еще веет.
Жизнь в размерах своих и обликах
и без того представлялась безумной.

То есть сотворялись, конечно, мелкие созданьица,
всякие там насекомые, мошки,
но невооруженному нашему глазу
для обозрения доступные.

А тут вдруг под стеклышком
чрезмерно вовсе другие,
причем столь никакие,
что занимаемое ими пространство