— Если хочешь платить, должен жениться.
— На это я не пойду.
— Почему?
— Просто так, не могу жениться.
— Понимаю, ты любишь девушку, которая не отвечает тебе взаимностью.
— Уж, конечно, поймешь, коли знаешь, что она любит тебя.
— Микаэл!
— Не хитри и не испытывай меня. Да, нравственно ты выше меня.
— Я не давал ей ни малейшего повода любить меня и ненавидеть тебя.
— Верю.
Микаэл присел к столу и охватил голову.
— Хочешь, я поговорю с ней? — спросил Смбат.
— Вероятно, для поднятия моего морального престижа в ее глазах? Спасибо. Знаю, что ты великодушен, но я в подаянии не нуждаюсь. Распространяться об этом не хочу. Люблю или нет — дело мое, а жениться не могу. Заложи меня, нарушь отцовское завещание, пусть я буду тебе слугой, но уплати эти деньги.
— Я ни на йоту не отступлю от завещания.
— Почему же только в отношении меня? А ты сам разве имеешь право не исполнять волю отца?
— Микаэл!..
— Обижаться нечего, ведь ты все еще не развелся с женой…
— У меня дети, которых я люблю.
— И которые являются твоими наследниками, опять таки вопреки завещанию.
— Никогда!
— По закону — да, но окольным путем ты их все же сделаешь наследниками.
— Микаэл, у тебя еще нет оснований так говорить.
— Еще нет, но, вероятно, будут. Прости, я бы не сказал так, будь ты прежним Смбатом. За последнее время ты вошел во вкус денег. Я не так уж слеп. Довольно, уплати мои долги, если хочешь быть со мною в мире.
И, схватив шляпу, Микаэл поспешно вышел. Смбат погрузился в раздумье. Он не мог объяснить настойчивое желание брата уплатить по подложным обязательствам. Уж не боится ли он, что на суде может вскрыться какая-нибудь грязная тайна!..
Положение становилось критическим. Смбат не имел права изъять полмиллиона из отцовского наследства. А если бы даже и имел — легко ли лишиться такой огромной суммы? Да, Микаэл прав, он теперь знает цену деньгам. Более того, он начал любить их. Любить настолько, что сознает невозможность выбросить полмиллиона из шести-семимиллионного состояния… И зачем выбрасывать? Какая глупость!
Смбат попытался уговорить Марутханяна отказаться от несправедливых притязаний, однако «заимодавец» был неумолим: он не дурак, чтобы «дать себя ограбить среди бела дня». Марутханян наличными ссудил Микаэла Алимяна, и тот наличными должен с ним рассчитаться. Прежде, может быть, он и согласился бы кое-что скостить с основного «долга», но теперь, после дикой выходки Микаэла, он взыщет с него даже проценты на проценты.
Смбат грозил, что приложит все старания и докажет подложность долговых обязательств: он пригласит из Петербурга лучшего адвоката, истратит полмиллиона. Однако запугать Марутханяна подобными угрозами было нелегко. Он сам решил пригласить столичного юриста. Всем известно, что Микаэл расточителен, бросает деньги на ветер. Известно также, что Маркос-ага был скуп, — как же мог Микаэл тратить подобные суммы, если бы его не ссужал сердобольный родственник»?
Терпение Смбата иссякло. Он заявил, что уплатит деньги, но в то же время убедит общество, что заимодавец — мошенник; посмотрим, каково-то ему придется тогда. Но более ребяческой угрозы не было и быть не могло для заимодавца. Он громко рассмеялся. Только бы стать Марутханяну обладателем кругленького миллиона и пускай говорят о нем, что хотят и сколько хотят. Общество! Ха-ха-ха!.. Интересно знать, кто из этих Сулянов, Срафион Гаспарычей, Гуламянов, Аракелянов не согнет тогда спины перед ним? Он великолепно знает людей: одной рукой набивай им карманы, другой — бей по головам, и будут улыбаться. Вот что значит для него, Исаака Марутханяна, общество! Да, наконец, разве мало в городе заведомых мошенников, контрабандистов, злостных банкротов, бывших воров-приказчиков, пользующихся почетом и уважением? Марутханян ведь не ворует, он только требует свои «кровные» деньги.
— Ошибаетесь, — возразил Смбат, — в обществе есть и честные люди.
— Ну и пусть. Подружатся потом и они со мной. Взять хотя бы вас. Человек вы честный, не правда ли? Если вы не — любите, деньги, так почему же прилипли к отцовским миллионам? Не вы ли говорили когда-то на основании каких-то экономических законов, что Маркос-ага пользуется плодами чужого труда? А вот теперь эти миллионы вам не кажутся беззаконными. Вы думаете, я вас осуждаю? Боже упаси, я не дурак. Друг мой, на свете две породы воров: честная и нечестная. Вор из честной породы сам крадет, нечестный же пожирает краденное другими. Говорю я об этом между прочим, — не обижайтесь. Хочу только сказать, что честный купец, в истинном значении этого слова, — такая же редкость, как и неворующий повар.
Смбат видел, что, Марутханян не только не умерил своих аппетитов, но все более и более наглел. Оставался единственный выход: передать дело в суд. Допустим, что там решат в пользу Марутханяна. Микаэл будет объявлен «несостоятельным должником», как неправомочный наследник Маркоса Алимяна, — с кого же тогда Марутханян получит полмиллиона? С Смбата? Не даст он — и баста! Но это вконец опорочит и без того подорванную репутацию Микаэла, — можно ли так сурово обойтись с родным братом?
Смбат приказал составить подробную опись имущества Алимянов. Выяснилось, что полностью долги можно уплатить только при условии заклада недвижимостей. Но завещание Маркоса-аги запрещает продавать или _ закладывать недвижимость. Можно расплачиваться с «заимодавцем» по частям в течение нескольких лет. Уплатить? Ни за что! Смбат не может и не желает стать жертвой явного мошенничества. Над ним будут издеваться, если обнаружится обман…
И он стал убеждать Микаэла, что единственный выход из положения — суд.
Микаэл еще раз твердо заявил, что решил уплатить долг. Пусть его доля наследства достанется племянникам, пусть он обнищает: довольно он пользовался отцовским богатством, теперь Микаэл хочет жить собственным трудом.
— Твое упорство, — заметил Смбат, — невольно склоняет к мысли, что ты и впрямь задолжал Марутханяну.
— Думай, как хочешь, пусть все так думают, но знай, Смбат, не только богатство, но и жизнь осточертела мне. Положи конец этому гнусному делу!
Микаэл не лицемерил. Жизнь поистине стала для него тяжелым бременем, которое он едва влачил. Прошлое все еще преследовало его не только печальными воспоминаниями, но и живыми связями. Микаэл не знал покоя от товарищей, не терявших надежды вернуть его в свой круг. В этом отношении усердствовали юрист Пейкарян, князь Ниасамидзе и в особенности Папаша.
— Погоди, — остановил однажды Микаэла почтенный холостяк на промысловом шоссе, выходя из экипажа. — Эй, молодчик, гм… с ума, что ли, спятил?.. Гм… что за отшельничество… гм… что…
И он тут же сообщил, что собирается надолго за границу.
— К черту… гм… пошли все к черту… гм… Давай-ка вместе… гм… махнем в Париж…
— Нет, Папаша, не могу. Счастливого пути…
Теперь Микаэл с Щушаник встречался довольно часто, но всегда при Антонине Ивановне и в ее квартире. Он заглядывал сюда обычно когда девушка бывала у Антонины Ивановны. Они здоровались холодно и учтиво, этим и ограничивались. Микаэл проходил в детскую и возился с детьми, а Шушаник продолжала заниматься с Антониной Ивановной.
Однажды Антонина Ивановна рассказала Микаэлу, что отец Шушаник стал почти невменяемым. Его терзает мания преследования, он страшится огня. Едва проснется, начинает вопить и плакать, неустанно повторяя, что Давид собирается бросить его в огонь. Антонина Ивановна советовала перевезти больного в город, но паралитик и слышать об этом не хотел.
Шушаник перестала посещать Антонину Ивановну: теперь Антонина Ивановна сама раза два в день
