рот. Вот они уже развели костер на дворе. Напрасно — Саркис еще не выжил из ума: он шагу не сделает за порог, хотя бы целый мир обрушился на него. Больной с трудом выдавливал слова. От кашля он посинел и задыхался. В припадке гнева он принялся царапать себе щеки, рвать волосы. Шушаник опустилась на колени, сжала руку отца в своей и молила его успокоиться. Мало-помалу, под влиянием ласковых увещеваний, больной утих и потребовал чаю.
В соседней квартире происходила другая сцена. Смбат с детьми приехал из города довольно рано. Антонина Ивановна выбежала навстречу и так обняла Васю и Алешу, словно целый месяц их не видела.
Смбат смотрел на трогательную сцену и сдерживал невольную горечь: а ведь мог бы и он быть счастливым семьянином, будь ему мила эта женщина, будь он любим ею и если бы не «предрассудки». На серьезном и задумчивом лице Антонины Ивановны он сегодня заметил какую-то тень. Ему показалось, что в последние дни жену томила какая-то новая печаль и что теперь она совсем не та, какой была месяц назад. Он почувствовал нечто похожее на сострадание: ведь одинока же она тут, вдали от родины, не варварство ли так обходиться с нею? Положим, она упряма, но почему же не пощадить ее хотя бы из простого человеколюбия?
Был момент, когда он едва не поддался слабости и не сделал шага к примирению. Но сдержался — почему он первый должен сделать этот шаг? Ведь они одинаково отравляли друг другу жизнь. Будь с ее стороны хоть намек на раскаяние — он первый попросил бы прощения.
Антонина Ивановна, сама будучи озадаченная словами горничной, взглянула на Смбата и заметила в нем резкую перемену. Ей показалось, что муж за последнее время как-то Раздобрел, поздоровел, в глазах жизнерадостность, на лице нет прежней тоски.
Горничная внесла несколько свертков, привезенных Смбатом.
— Постой, — закричал Вася и, выхватив свертки, стал быстро их разворачивать. — Не перепутайте, папа привез каждому по подарку. Алеша, это тебе. А это — мне. Это тоже тебе, возьми. Нет, нет, это мне.
Смбат вмешался и сам роздал подарки. Самый большой остался неразвернутым.
— Это тебе, мама, — сказал Алеша, отдавая сверток матери.
Антонина Ивановна удивилась.
— Накидка для вас, — объяснил Смбат и отвернулся.
— У меня есть весенняя накидка. — Понравилась мне, я и купил. Не нравится — не берите.
Подарок! Что бы это значило?..
— Мама, бери, накидка хорошая, — вмешался Вася.
— Мама, бери, она хорошая, — повторил Алеша.
Антонина Ивановна молча сделала знак горничной отнести сверток в другую комнату.
Супругам было неловко. Обоим сегодня хотелось взглянуть друг другу в лицо, но не удавалось. А дети, занятые игрушками, радостно шумели. В их звонких голосах родителям чуялись укоры.
Справедлива ли она к мужу? — думала Антонина Ивановна. — Не в ней ли главная причина постоянных семейных неурядиц? Разве не могла бы она быть уступчивей? Чем виноваты дети, что их таскают с промыслов в город, из города на промысла, приучая к безалаберности? Чем кончится это неестественное положение? Ну, они ошиблись, так неужели надо еще осложнять последствия роковой ошибки?
— Говорят, паралитик помешался, правда ли это? — спросил Смбат.
— Да, почти.
— Удобно ли мне навестить его?
— Не знаю, но только сейчас рано, он недавно проснулся.
Смбат вышел и направился к брату. Проходя двором, он оглянулся и в окне увидел головку Шушаник.
Девушка его не заметила — она писала за столом. Около нее стоял здоровяк Чупров, вертя фуражку: он диктовал письмо «домой». Любовь к родным местам взволновала его, он не мог говорить спокойно. Когда дошли до «поклонов», Чупров перечислил всех домашних, родственников и даже соседей.
Закончив письмо, Шушаник вложила его в конверт, надписала адрес и отдала Чупрову. Тот принял, завернул в платок, поклонился и вышел. Шушаник взяла книгу и возобновила прерванное чтение. Вскоре она устала и принялась ходить по комнате. Потом снова присела и загляделась на далекие зеленеющие поля,
Девушка старалась убедить себя, что ничего нет ужасней положения ее отца. Она собиралась пройти к больному, как вдруг услышала голос Смбата. Руки ее опустились, голова бессильно склонилась. Нет, она не покинет комнаты, если даже отец будет звать ее. Она заткнет уши, чтобы не слышать искушающий голос Смбата, закроет глаза, чтобы не видеть его мужественного лица.
В девушке шла мучительная борьба. Ей не хотелось слышать голоса Смбата, но в то же время она прислушивалась к нему. Невыносимо, несносно, надо бежать из дому. Она вышла на веранду. А не пройти ли к Антонине Ивановне? Там укоры совести отрезвят ее, и кажущееся равнодушие рассеет последние подозрения Антонины Ивановны. Пусть она подвергнет себя горькому испытанию, оно очистит ее.
Но Антонины Ивановны не оказалось дома. Она была в библиотеке, а дети во дворе под присмотром горничной играли в серсо.
— Здравствуйте, Шушаник, — услышала она голос человека, которого избегала. — Простите, кажется, я вас напугал. Но хорошо, что застал вас, — мне бы хотелось поговорить с вами.
Он быстро вынес два стула и поставил в углу веранды, вдали от посторонних взглядов. Девушка не имела силы уклониться, голос Смбата точно парализовал ее.
— Шушаник, — начал он, — вы умны и образованы и, надеюсь, разрешите мне по-братски спросить вас: скажите, пожалуйста, какого вы мнения о моем брате Микаэле?
Вопрос был совершенно неожиданный и поставил девушку в тупик. Впрочем, смущаться ей нечего — ведь Смбат считает ее «умной и образованной».
— К чему вы это спрашиваете?
— От вашего ответа зависит многое. Я бы хотел знать: находите ли вы в моем брате какие-нибудь достоинства?
— Достоинства? — повторила Шушаник. — На мои взгляд, нет человека без каких-либо достоинств.
— Совершенно верно. Но я бы хотел, чтобы вы… как бы это выразиться?., считали Микаэла более достойным, чем кого-либо другого.
Этого было достаточно, чтобы девушка сообразила, куда клонит Смбат. Она решила говорить ясно, без обиняков и спросила, какое значение может иметь ее мнение о чужом для нее человеке.
Смбату показалось неприличным объясняться туманными намеками, и он повел разговор с полной откровенностью. Полчаса назад Смбат оставил Микаэла в отчаянии: надо так или иначе решить вопрос. Смбату известно, что Шушаник считает Микаэла недостойным, даже безнравственным человеком. Пусть она не смущается, — он говорит то, что знает давно, и это нисколько не оскорбляет его братских чувств. Скромное и чистое существо не может иметь иного мнения о человеке, прожигавшем жизнь в кутежах и распутстве.
— Когда я приехал из России, Микаэл был одним из самых испорченных молодых людей в городе. Отец завещал мне наставить на путь истинный заблудшего брата. Я был обязан исполнить волю покойного, хотя и сам не мог похвалиться покорностью. Одному богу ведомо, сколько раз я пытался уговорить Микаэла переменить образ жизни. Все мои усилия ни к чему не привели. Микаэл опускался все ниже. Вам известно, каким оскорблениям подвергался он, как опозорил себя. Спасти его от морального падения я не мог, это было выше моих сил. Но трудное для меня оказалось легким для другого. Человек до крайности испорченный, считавшийся вконец пропавшим, вдруг начал меняться. Порвал с беспутной компанией, ушел от всех, замкнулся в себе. Кто знал Микаэла раньше, не узнает его теперь, — он стал совсем другим. Сперва это было для меня загадкой. Такой резкой перемены я ни в ком не встречал, разве только читал в романах. Теперь же эта перемена в брате понятна. Беседуя с Микаэлом, следя за ним со стороны, я угадал, кто сыграл решающую роль в его сказочном возрождении. Это — вы…
Он остановился, пораженный впечатлением, какое произвели его слова на девушку.
— Довольно! — произнесла Шушаник дрожащим голосом.
