центрального аппарата Врангеля, а еще больше – от произвола офицеров ближайшей войсковой части. Кроме того, уровень коррупции подобных учреждений в десятки раз превышал взяточничество царских чиновников. Не подлежали разделу барские усадьбы, монастырские и церковные земли. Причем никаких объяснений о том, какие земли надо считать усадьбами, не было. За полученную землю крестьянин должен был платить компенсацию в течение 25 лет. Наконец, собственник перед отчуждением земли имел право ее продать.
Фактически это была та же политика непредрешенности. Правитель выдал благие идеи, а местные власти должны их реализовывать по своему усмотрению.
Проведение в жизнь подобной реформы в России даже в относительно спокойном 1913 г. привело бы к Гражданской войне. На счастье барона, его земельная реформа осталась на бумаге. Как писали А.Г. Зарубин, В.Г. Зарубин[70]: «Реформа была доведена до конца только в имении Акманай Филибера-Шатилова Мелитопольского уезда, где 22 крестьянина получили в собственность арендную землю. Впрочем, не было и серьезных протестов. Так что суждения о вероятных результатах земельных преобразований Врангеля в случае долговременности его режима равносильны гаданию на кофейной гуще».
Интересны показания, полученные ВЧК от перебежчика Мейера 6 августа 1920 г. о положении в Крыму: «…по лавочкам, ресторанам и кафе дороговизна страшная: в день одному человеку нужно, чтобы прожить неголодно, – 100 000 р. Цены на продукты в Севастополе: сало – 3500 р., масло – 4000 р., яйца – 3000 р. 10 штук, хлеб – 200 р. в пекарнях, мясо – 15 000 р., трудно достать. Картошка – 1000 р. фунт. В этом духе на все в городах от Севастополя к Азовскому морю во много раз дороже, а хлеб в этих городах совсем мало заметен. Мельницы почти совсем не работают за неимением угля и нефти. Дрова, что-то не помню, но колоссальные деньги стоят. Тем, которые работают, разрешено молоть только последний сорт. Первые сорта приказом Врангеля запрещено. Много вывозится ячменя исключительно в Константинополь турецкими фелюжниками, которые привозят мелочь и спиртные напитки на обмен. Крестьяне хлеб армии отдают вяло…
Топливо стоит еще хуже. Три четверти мельниц стоит, мелкие заводы частные стоят. Военные суда стоят все. Ходят только катера, которые требуют мало отопления. Потом три подводные лодки, кажется, да два миноносца, ходят мало, но держат пары. А остальные стоят мертвыми. Еще ходят парохода три Российского Общества, добывая уголь в Константинополе за дорогую цену. А потому за перевозку от Севастополя до Керчи 13 тысяч рублей с пассажира. Пассажирское движение по железной дороге тоже трудное, да и поезда по расписанию почти не ходят, только воинские и один в сутки в одном направлении, так называемый почтовый, состоящий исключительно из товарных вагонов. Классных в движении нет. Еще на больших станциях стоят, отопляются поезда, кажется, дровами. Паровозы старые, ход тихий, вагоны побиты. Я ехал от Феодосии до Керчи, признаться, страшно было. Топлива заметно нет, расходуют последнее и получать неоткуда с падением Батума».[71]
Тем не менее спустя 90 лет находятся у нас либералы-образованцы, восхваляющие земельные реформы барона.
Поскольку в тексте приказа о земле были упомянуты волостные учреждения, барон повелел создать их. В начале июля завершила свою работу комиссия по рассмотрению законопроекта о волостном земстве, работавшая под председательством начальника гражданского управления С.Д. Тверского. Волостная реформа явилась закономерным «довеском» к земельной.
В приказе Врангеля от 15(28) июля говорилось: «Кому земля, тому и распоряжение земским делом, на том и ответ за это дело и за порядок его ведения». Восстанавливалось упраздненное деникинским правительством волостное земство. Избирательное право получили землевладельцы, духовенство, оседлые арендаторы и служащие. Речь шла, таким образом, о формировании преимущественно крестьянского самоуправления, но с оговоркой: председатель волостной управы исполняет обязанности волостного старшины и в качестве такового подчиняется уездному начальнику. Что и обеспечивало сохранение бюрократического контроля над земскими учреждениями.
В сентябре положение о волостном земстве было дополнено положением о земстве уездном. Согласно последнему, уездное земское собрание имело право высказать губернатору свои соображения о дальнейшей судьбе губернского земства. «Если уезды признают необходимым, губернская организация будет сохранена, но уже как добровольный союз земств, в противном случае она может быть заменена областной земской организацией или совершенно уничтожена».
Это был курс на устранение земской оппозиции. «Вся сельская интеллигенция – учителя, врачи, фельдшера… лишались права участия в волостных земствах… В сущности это было упразднение старого земства, земства, двигавшегося “цензовой” или “демократической” интеллигенцией, земства, имевшего свои навыки и традиции. Создавалось новое крестьянское самоуправление с преобладающим влиянием волостных старшин, подчиненных администрации». Ликвидировалось «средостение» между властью и народом в лице интеллигенции. Создавалась вертикаль: бюрократия – крестьянство, не имеющая промежуточных ступеней.
В маленьком Крыму в государственном аппарате Врангеля служило 10—12 тыс. гражданских чиновников. Кроме того, примерно 10 тысяч офицеров занимались гражданскими делами.
Выплачивать нормальное жалованье такой ораве была нечем. Так, месячное жалованье чиновников 16го – 7го – 4го классов в мае 1920 г. составляло 7—16—27 тыс. рублей и вместе со всеми прибавками покрывало от 5 до 25 % семейного прожиточного минимума. В сентябре оклады были увеличены в два раза, но в октябре инфляция съела эту прибавку, и жалованье вновь стало покрывать лишь 5—10 % прожиточного минимума. Бедственное положение чиновничьих семей усугублялось еще и тем, что за зиму – весну они продали все, что еще можно было продать, и теперь этот источник дохода у них иссяк. Поэтому чиновникам не оставалось ничего другого, кроме как вымогать взятки и заниматься казнокрадством.[72]
Князь Оболенский так описывал свою жизнь в Симферополе в 1920 г.: «Мне лично и моей семье, жившей на мое “огромное” по сравнению с другими жалованье, приходилось отказывать себе в самых основных потребностях жизни сколько-нибудь культурного человека: занимали мы маленькую сырую квартиру на заднем дворе, о прислуге, конечно, и не мечтали, вместо чая пили настой из нами собранных в горах трав, сахара и масла мы не потребляли совсем, мясо ели не больше раза в неделю. Словом, жили так, чтобы только не голодать. Одежда и обувь изнашивались, и подновлять их не было никакой возможности, ибо стоимость пары ботинок почти равнялась месячному окладу моего содержания…
Конечно, голод не поощряет держаться на стезе добродетели, и люди, которые когда-то были честными, постепенно начинали, в лучшем случае, заниматься спекуляцией, а в худшем – воровать и брать взятки… В России, где честность никогда не являлась основной добродетелью, во время Гражданской войны в тылу белых войск бесчестность стала бытовым явлением».[73]
Одной из важнейших причин, вызвавших тотальную коррупцию, был психологический фактор. До 1917 г. царский чиновник служил царю и России. Советский функционер мог жить впроголодь, мечтая о построении нового справедливого государства. А в Крыму в 1920 г. чиновник испытывал мало пиетета перед самозваным правителем, да еще и немецким бароном. Замечу, что немецких баронов и генералов на Руси не любил не только простой народ, но и лучшие полководцы, ученые и писатели, вспомним Румянцева, Потемкина, Суворова, Кутузова, Скобелева, Ломоносова, хирурга Пирогова, писателей Пушкина, Гончарова, Льва Толстого и т. п. Само по себе явление Правителя России барона фон Врангеля было сказочным подарком пропагандистам Красной Армии.
Крымские чиновники в отличие от 1919 г. больше не говорили о походе на «златоглавую» Москву, посмеивались над победными сводками газет, где барона сравнивали с Александром Македонским. Предметом спора на политическую тему был единственный вопрос – когда собирать чемоданы. А рядом голодная семья! Да как тут не воровать самому честному чиновнику?
Правитель периодически издавал грозные указы против взяточников и казнокрадов, «подрывающих устои разрушенной русской государственности», грозил каторгой и смертной казнью, которая была введена в октябре. Но проку от этих угроз не было никакого. Провалилась и кампания официальной прессы, взывавшей к патриотическим чувствам чиновников под лозунгом «Брать сейчас взятки – значит торговать Россией!» Бесполезны были и разглагольствования авторов некоторых статей о том, что «ничтожное жалованье, дороговизна, семьи – все это не оправдание для мздоимства».
