слово «разрешаю». — Можешь и завтра не приходить в школу. Я разрешаю.
— Хорошо… Спасибо, — сказала все еще недоумевающая Настя. — Я не приду.
— Только забеги, пожалуйста, ко мне домой завтра. Узнай, что на дом задали.
— Хорошо… Спасибо.
— Вот и прекрасно. Я сейчас напишу для тебя свой адрес. — Она достала из портфеля записную книжку, написала на листке адрес и протянула листок Насте. — Только уж ты, пожалуйста, не забудь забежать. Можешь в любое время. После четырех.
— Хорошо… Спасибо. Я приду.
— Ну? Кто там? Что долго так? — раздался в прихожей за Настиной спиной голос деда, и Настя, встрепенувшись, не успев даже извиниться перед Тамарой Ивановной, захлопнула дверь.
Однако на одну-единственную секунду успела увидеть глаза своей классной руководительницы. И показалось ей, что Тамара Ивановна сказала ей не все, что хотела она сказать Насте еще что-то, более важное, чем это странное разрешение не приходить завтра в школу… Но было уже поздно — дверь была захлопнута.
— Зачем же ты встал? — сказала она деду, подталкивая его назад в комнату. — Если тебе что-нибудь надо, так я принесу, сделаю. А ты лежи, пожалуйста, и не вставай, пожалуйста!
— Да кто приходил-то?
— Ну мало ли кто! А ты зачем встал? Ну зачем ты встал?
Настя взяла его за руку и повела в комнату, к дивану, продолжая громко возмущаться и надеясь, что это отвлечет его, что он не будет больше спрашивать, кто приходил и с кем Настя так долго разговаривала в прихожей.
Усадив деда на диван, она поспешила на кухню включить самовар. Однако дед пошел за ней следом и снова начал спрашивать, на этот раз почти строго:
— Так кто приходил? Может, мне самому побежать догнать, коль от тебя не дознаешься?
— Ну… ну учительница приходила.
— Это зачем же?
— А так! — сказала Настя грубовато. — Делать ей нечего, вот и ходит.
— Гм. Во как! А что это за бумажку она тебе сунула. Вон вижу, из кармана торчит.
— Адрес свой оставила. Чтоб зашла к ней, уроки спросила.
— А что ж, прислать из класса никого не могла? Так ведь вроде в порядочных школах делается! Сама заявилась! Тоже любит, значит, по домам ходить. Без гостей, значит, не может. Так что ж ты ее в дом-то не пригласила?
— А! — махнула Настя рукой, сама чувствуя, как фальшивы и ее голос и ее жесты. — Наследила бы тут у нас в сапогах. Потом паркет натирать заново…
— Паркет — ничего! — весело воскликнул дед. — А то вот придут да в душе наследят. Потом никакой стиркой-натиркой не ототрешь следы-то ихние.
В самый раз, наверно, ласково положил он руку ей на плечо!
— Ты, Настенька, прости меня, если что не так я с твоей Евлампией поступил… Она ведь сама! Я-то ведь ее не трогал! Помнишь ведь, как все было? Мало, видишь ли, ей за коврик дал! Сама бы пчел разводила, коли мед понадобился!
— Она маленькая была. Не надо так, — глотая подступившие к горлу слезы, сказала Настя. — Не надо, пожалуйста, больше…
— Ладно, ладно, Настасенька, не буду! И так во всех инстанциях наговорились… Так вот ведь, Настенька, не признали за ней правды! Вот ты ее жалеешь, из-за нее со мной поссорилась, а за ней-то ведь правды так и не признали!
Зачем он возвратился к этому снова?
— Судить-то легче всего со стороны, Настасенька! Пережить то время, Настасенька, надо было, чтобы судить. На своей шкуре то время вытянуть. Неизвестно, дорогая моя, как бы тогда все повернулось-то еще… А ты судишь!
Он несколько раз повторил это слово — судить. И каждый раз при этом взглядывал на Настю, словно ждал, как она отзовется на это слово. Он боялся Настиного суда?
А кто дал ей право судить родного деда?
— Так пошли чай-то пить, Настасенька!
— Пошли, дедушка.
Они пили чай с медом.
Тихий, семейный, уютный вечер пришел к ним в квартиру рано. Оттого, наверно, что и мать и отчим пришли с работы раньше времени — наверно, беспокоились за деда. А дед был за ужином очень веселым, шутил, смеялся, потом начал рассказывать смешные истории из своего детства. Потом и мать рассказала, как в первом классе, когда были такие забавные чернильницы-непроливайки, она умудрилась целую непроливайку пролить на платье соседки по парте.
— Кто-то эту самую непроливайку изобретал, мучился, — смеялась мать, — а я раз — и готово! Изобретение — долой!
— А та девочка? — спросила Настя.
— Какая девочка? — не поняла мать.
— Ну, на которую непроливайка вылилась?
— Ах та! Ну, слезы лила, конечно. Больше их пролила, чем я чернил… Кажется, ее мать потом это платье в черный цвет покрасила. Так и ходила потом в черном платье. Помню — долго ходила.
Почему им не было жалко эту девочку в черном платье? Почему ни мать, ни дед не чувствуют того, что чувствует Настя? Или в самом деле виноват здесь интернат и Евфалия Николаевна? Ведь и Евфалия Николаевна была когда-то такой же девочкой в черном платье…
Она сидела над нетронутой чашкой чая и смотрела в эту чашку, над которой уже не вился пар.
— Здрасьте, дорогие мои! — недовольно сказал вдруг дед. — Наша Настасья опять вроде на меня дуется, как пузырь.
— Не обращай внимания, отец. Переходный возраст у них нынче скоростной, вот и выкидывает фокусы… Кстати, что новенького сегодня было в школе, Ася?
— Ничего.
— Так совсем и ничего? — Мать почему-то спросила это с настойчивой заинтересованностью, совсем несвойственной ей, когда она говорила о школе. — Так совсем и ничего?
— Ничего.
— Гм. Ну ладно… Будем надеяться — еще появится что-нибудь новенькое.
— Настасенька? А что же ты опять бука букой? Вот уеду я завтра утром домой и теперь уж только на Новый год приеду. Так и будешь на меня до Нового года дуться?
— Нет, — тихо сказала Настя. — Я не буду.
— Ну, слава богу! Что к елке-то тебе подарить? А?.. Настасья, я спрашиваю, что к елке-то подарить?
— Спасибо… Я не знаю.
— Кто ж знает?
— Вот уж, действительно, никто не знает! — вмешался отчим. — Когда у ребенка есть все, что душе угодно, и даже больше, то уж, конечно, никто не знает.
— Ну, а ты помолчал бы! — сурово проворчал дед. — Ты в семье нашей человек новый. Может, и случайный. Да и не первый, между прочим. А у нас она одна. Единственная. Надежда наша. Все в ней. И прошлое наше и старость. Да и за гробом — надежда. Последняя в роду. Последняя и единственная.
Настя почувствовала, что сейчас расплачется, встала из-за стола и ушла к себе.
Она включила настольную лампу и раскрыла учебник физики. Уж в который раз она раскрывает его, а дело не идет. В голову лезут совсем другие мысли. Да и какой параграф учить, она не знает. Да и все равно ей разрешили завтра не приходить в школу…
Настя захлопнула учебник. Чтобы хоть чем-нибудь заняться до сна, обернула дневник бумагой (так Виолетта и не принесла ей синей, бархатной), сняла платье, надела халатик, повесила платье в шкаф.
