руководила районом, и вы же сами признавали этот район лучшим в области, ставили ее в пример, а сегодня боитесь словом о ней вспомнить, и это — еще одно предательство. Я не знаю, почему она это сделала, но это ужасно, и смириться с тем, что произошло, невозможно…
Спустилась с трибуны и пошла через зал, глядя себе под ноги, не поднимая глаз. Лицо пылало, и слезы стояли в глазах. До конца заседания так и сидела, ни на кого не глядя и даже не слыша, что говорят, впрочем, говорил в основном Рябоконь, что-то насчет того, что продолжать обсуждение нет необходимости, надо переходить к выборам нового председателя Совета, и он как глава администрации предлагает… Тут он назвал фамилию того самого бородатого депутата из демфракции. Кто-то сзади тронул меня за плечо и подал записку. Развернула, прочла: «С.В.! большое вам спасибо за честное выступление!». Подпись неразборчивая, закорючка. Объявили перерыв перед голосованием, и я решила уйти. В пролете лестницы кто-то подхватил меня под руку, шепнул на ухо: «Спасибо, хоть один человек нашелся смелый!» — и так же быстро отошел в сторону, не успела даже понять толком, кто это был. Вечером, дома, еще несколько звонков о том же: молодец, спасибо и все такое. За что спасибо? Никакого толку от моего выступления, все равно избрали того, на кого указал новый глава. Нет, отвечали мне, толк есть, многие слышали, благодаря прямой трансляции, пусть хоть знают, что есть и другое мнение. И еще говорили, чтобы я побереглась, Рябоконь мне этого не простит. Да пошел он… Что мне с ним, детей крестить?
Потом я много думала обо всем этом и постепенно пришла к выводу, что не должна никого осуждать за то молчание, за страх, все ведь живые люди, большинство еще достаточно молодые, у всех семьи, дети, надо жить и работать дальше, и не только для себя, но и для тех людей, за которых каждый из них отвечает — в своем районе, в колхозе, тут ведь в основном руководители собрались. Люди становятся теперь совсем беззащитны перед всем этим новым, надвигающимся стремительно и пугающе. Ну, выступили бы они на сессии, назавтра их поснимали бы, поставили на их место каких-нибудь идиотов, потому что откуда же в станице взять живого демократа! И что дальше? Мне-то проще быть «смелой», я журналист, к тому же теперь безработный и никакому губернатору не подчиняюсь. Но потом снова вернулась к первоначальному: а если бы все-таки выступили — только все, абсолютно все, до одного, встали бы и сказали, что они против, может, что-то пошло бы не так, по-другому?
Нет, погоди, чтобы быть «за» или «против», надо досконально знать, понимать, что, собственно, произошло. Но никто — ни те, кто быстренько записался в демократы и встал под знамена Рябоконя, ни те, кто вместе с Твердохлебом был в одночасье низвергнут и кому даже рта раскрыть не дали в свое оправдание, ни те, кто угрюмо молчал и так, молча, пересидел самые тревожные часы и дни, — не знал в точности, как все было. Осталось лишь ощущение, что всех нас ловко провели, одурачили, разыграли грандиозный спектакль, в котором реально действующими лицами были всего несколько человек там, в Москве, а вся остальная Россия оказалась даже не в статистах — в безмолвных зрителях. И вот что самое удивительное и страшное: на наших глазах рухнула страна, в которой все мы родились и прожили жизнь, и никто не вышел на улицы и не защитил ее, никто не сказал: «Остановитесь! Мы не согласны! Мы так не договаривались!» Один человек (тот, кто правит) может оказаться и злодеем, и трусом, и просто искренне заблуждающимся кретином. Но весь народ?! Значит ли это, что страна была обречена, что то, что случилось, все равно должно было случиться? И раз никто даже пальцем не шевельнул в ее защиту, значит, никому уже она не была нужна и дорога, эта страна, туда ей и дорога?
Следует признать, что ответа на этот вопрос я не знаю.
Глава 12. Да здравствует что попало!
На четвертом этаже обыкновенной блочной пятиэтажки в благополученских Черемушках, в квартире № 16, состоящей из двух смежных комнат, смежной же с ними маленькой кухни, совмещенного санузла и совсем уж крошечной прихожей, впрочем, квартирки довольно уютной, а главное — прохладной, так как балкон затенен тянущимся снизу, из палисадника, виноградом, сидел на полу, подложив под себя диванную подушку, лохматый человек в очках, шортах и неопределенного цвета футболке. Вокруг него на полу, а также на диване, двух креслах и табуретке, принесенной из кухни, были в беспорядке разложены кипы газет и журналов, отдельно, за спиной лежали две-три книги, в том числе, словарь иностранных слов в русском языке. В руках у лохматого были необыкновенные ножницы с длинными, сантиметров по двадцать концами, так называемые «секретарские» — такими в редакциях разрезают фотоснимки и гранки. Эти ножницы были единственным имуществом, которое бывший сотрудник секретариата «Южного комсомольца» Валя Собашников прихватил с собой, когда редакция закрывалась. Теперь он вырезал этими ножницами отдельные статьи, заметки и фотографии из разных газет и журналов и складывал их в большую голубую папку, лежавшую у него под боком.
Тот, кто застал бы его за этим занятием, мог заподозрить в Вале научного работника, подбирающего публикации по своей тематике, в крайнем случае — коллекционера любопытных фактов. Но Валя был ни то и ни другое, он был главный редактор частной газеты «Все, что хотите». А поскольку он был не только главный, но и единственный сотрудник этой газеты, то материалы для нее он самым беззастенчивым образом драл из разных других изданий. Девизом ее могло бы стать поэтому одно из любимых выражений бывшего Валиного начальника Олега Михайловича Экземплярского: «Да здравствует что попало!», который вполне можно было бы поместить на том месте, где в советские времена в газетах ставили: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».
В Валиной газете были бесчисленные гороскопы, астрологические прогнозы, способы гадания на картах, кофейной гуще и бараньей лопатке, целые полосы анекдотов, причем отдельно стояла рубрика «Скабрезные анекдоты», которую не рекомендовалось читать детям до 16 лет, но они-то как раз и читали, были разделы «Краткий словарь блатного жаргона» и «Каталог тюремных татуировок», дешевая светская хроника якобы из Москвы, Парижа и Голливуда, в действительности неизвестно откуда взятая, а также объявления о знакомствах, криминальные новости, излагавшиеся почему-то в довольно игривом тоне, кулинарные рецепты, гигантские «Скандинавские кроссворды», фотографии в основном полуголых девиц, карикатуры и прочая «херомантия», как сказал бы все тот же Мастодонт.
Валя Собашников сидел на полу с утра, собирая по кусочкам очередной номер своей газеты, жена же его, тоже Валя, успела за то время, что он сидел, съездить трамваем на Старый рынок, притащить сумку с продуктами, пожарить синенькие с морковью, болгарским перцем, помидорами, чесночком, луком и зеленью — она называла это блюдо «сотэ» (с твердым ударным «э» на конце), сварить компот из яблок и слив, перестирать и вывесить на балкон все, что перепачкал за неделю их ребенок, естественно, тоже Валя, отправленный на выходные к деду с бабкой, и теперь она стояла над душой у Собашникова и спрашивала:
— Ты скоро закончишь? Пылесосить надо.
Вместо ответа Валя вытащил из вороха на полу журнал с непонятным иностранным названием, раскрыл его ровно на середине и показал жене:
— Как ты думаешь, пойдет?
Очередная голая девица, отблескивая журнальным глянцем, растянулась на весь разворот.
— Она нам по формату не годится. А если уменьшить, весь эффект пропадет, и потом — тут же вся красота в цвете, а у нас что это будет? — со знанием дела сказала Валя и взялась за свое: — Вставай, говорю, надо пылесосить!
Валя была не просто жена, но и помощник, можно сказать, бесплатный сотрудник Собашникова. Она помогала мужу подыскивать журналы и газеты, относила готовые макеты в типографию и даже, сидя по вечерам на кухне, сочиняла письма, якобы присланные читателями в редакцию газеты «Все, что хотите» для рубрики «Сексуальные откровения». Прежде Валя работала подчитчицей в корректорской «Южного комсомольца» и читательских писем читывала немало, правда, совсем на другие темы. Теперь же Валя придумывала маленькие истории про всякие сексуальные проблемы и отклонения, якобы случающиеся в браке и во внебрачных отношениях людей. Валя придумывала два-три таких «письма» в каждый номер, подписывала их первыми пришедшими в голову именами: «Эльвира, 21 год», или «Роман, 37 лет», а чаще ставила просто инициалы — и отдавала их мужу. Он читал и тут же сочинял ответы на эта письма, разъясняя читателям, отчего и почему у них возникают подобные проблемы и отклонения. Ответы Валя
