Глаза зрителей послушно закрывались, один за другим они расслабленно откидывались на спинки неудобных, жестких стульев, и на лицах их начинали блуждать улыбки людей, дождавшихся своего счастья. Только в одном секторе, расположенном в самом верху, сбоку от оркестровой площадки, несколько человек не подчинились академику семи академий и продолжали во все глаза наблюдать за происходящим. У некоторых из них были в руках фотокамеры, и они украдкой направляли их то на спящую публику, то на целителя. Это были репортеры местных газет, находившиеся в цирке не ради собственного удовольствия, а по заданию своих редакций и, может быть, по этой причине не реагировавшие на гипноз. Они еще с утра созвонились с директором цирка, забили себе места под куполом и вечером прошли туда без всякой давки через служебный вход.
Завершив круг, экстрасенс вдруг занервничал и повел глазами поверх спящих голов.
— В зале находятся люди, которые мешают мне работать, — прошелестел он в микрофон. — Вот они! — он указал пальцем точно на тот сектор, где сидели журналисты, и туда немедленно переместился голубой луч прожектора. — Прошу вас, господа, подчиняться моим командам или покинуть помещение!
Ослепленные светом, журналисты заерзали и стали совещаться. Зал между тем безмятежно спал, академик нетерпеливо ждал, держа простертый в сторону мешающего ему сектора узкий, длинный палец. В секторе помахали руками, мол, сдаемся, после чего журналисты действительно закрыли глаза, а может, сделали вид, что закрыли. Маска последний раз сверкнула взглядом в их сторону и двинулась к центру манежа. Секунду спустя там все преобразилось: стоял обыкновенный журнальный столик о трех ножках и за ним в обыкновенном кресле, вроде тех, что бывают в учреждениях, сидел ничем не примечательный тощий человек без плаща и без маски, в простом сером костюме с галстуком. Он сидел, сцепив на столе перед собой руки, насупившись и изо всех сил тараща большие, навыкате, глаза.
— Вам хорошо, — говорил он монотонным, без всякой интонации голосом, — все ваши проблемы, недуги, неприятности, обиды и разочарования — все ушло, вам легко и свободно, у вас нигде не болит, вас ничто не тревожит, вам ничего не угрожает, вы больше не вспоминаете о своем прошлом и не опасаетесь за свое будущее — оно светло и прекрасно… Вам очень, очень хорошо…
Он поднялся, перешагнул через барьер, отделявший манеж от зрителей, и пошел по рядам вверх, при этом то в одном, то в другом месте он останавливался, наклонялся к кому-нибудь из сидящих и говорил в микрофон несколько фраз, но так, что слышали во всем зале. Публика реагировала на его слова странно: то там, то здесь раздавались нервные всхлипы смеха или короткие, отрывистые рыдания, некоторые начинали что-то говорить скороговоркой и размахивать перед собой руками, другие били себя по ляжкам, кто-то упал в обморок и, не открывая глаз, сполз со стула в проход, несколько молодых девушек в разных секторах, как по команде, стали срывать с себя одежду, делая при этом неприличные движения, будто у них зудело все тело.
Сидевший в ложе прессы Жора Иванов приоткрыл один глаз и, увидев перед собой чье-то голое плечико, автоматически нажал на кнопку фотоаппарата, вспыхнул блиц, и целитель, находившийся в эту минуту в противоположном крыле цирковой чаши, вздрогнул и обернулся. Тут же неизвестно откуда к Жоре подскочили двое дюжих парней и, выхватив аппарат, ловко вытащили из него пленку. Жора обмяк и как будто уснул.
Академик тем временем остановился перед молодой женщиной с мальчиком лет пяти на руках и, возложив ладонь ей на голову, произнес:
— Все хорошо. Никаких проблем. Забудьте про все, что было с вами до сих пор. Забудьте… забудьте… Забыли. Не надо ни о чем думать. Не думать… не думать… Не думаем. За вас будет думать ваш губернатор… губернатор… хороший губернатор… Запомните. Его зовут Евгений…
Весь зал выдохнул:
— Евгений…
— Зудин…
— Зудин… — отозвался зал.
— Он все сделает за вас….
— За нас… — сонно ответил зал.
— Надо только пойти и проголосовать… — теперь маг быстро передвигался по залу — вверх, вниз, снова вверх и снова вниз, чуть прикасаясь к склоненным, упавшим на грудь, свесившимся набок и запрокинутым головам сидящих с краю зрителей и произносил только одно слово: «голосовать… голосовать… голосовать…». И словно по цепочке передавалось нервной дрожью по рядам и обрывалось где-то у оркестровой площадки и у занавешенного бархатным занавесом выхода произносимое тихим хором «голосовать… голосовать.:.».
Академик бегом спустился в манеж, по-хозяйски оглядел зал и, видимо, оставшись доволен своей работой, снова простер вперед руки и в абсолютной тишине сказал резким шепотом:
— Просыпаемся!
Вспыхнул яркий свет, зрители с трудом разлепили глаза и стали тревожно оглядываться по сторонам, ощупывать свои лица и одежду, смущенно и жалко улыбаясь; полураздетые девушки разом вскрикнули и бросились натягивать на себя валявшиеся под ногами и в проходах блузки и кофты, при этом кто-то в суматохе ухватил не свое, последовал короткий скандал; в одном месте ни с того ни с сего засмеялся ребенок и мгновенная цепная реакция охватила зал — остальные дети тоже стали истерически смеяться, вследствие чего у некоторых сделалась сильная икота, а другие стали проситься в туалет, причем несколько совсем маленьких ребят, не дождавшись, пока их выведут, описались. Пока все это происходило, Викентий Лошак совершенно незаметно исчез, и там, где его видели в последний раз, застыло неподвижное пятно прожектора и виден был в центре его какой-то темный, поблескивающий предмет, возможно, оброненная целителем маска-очки.
Наконец зрители успокоились и стали аплодисментами требовать продолжения. Тогда грянул оркестр, распахнулся бархатный занавес и на арену высыпали разом все участники представления — вперемежку артисты и животные, начался заключительный парад-алле, при этом из-под купола опустился и завис над манежем огромных размеров портрет кандидата в губернаторы Зудина, выполненный в технике «батик» на шелке. Артисты сделали поклон, а три зебры, два осла и большой, грязноватый, дурно пахнущий слон по команде дрессировщиков упали на одно колено. И тут все тот же голубой луч прожектора высветил директорскую ложу, находящуюся как раз напротив парадного выхода, все посмотрели туда и увидели, что в глубине ее сидят какие-то люди, раньше зрителями не замеченные, один из них — в смокинге и бабочке — встал, подошел к краю ложи и приветственно помахал рукой. Это был, разумеется, Евгений Зудин, которого тотчас узнали благодаря свисавшему из-под купола портрету. Нельзя сказать, чтобы зрители устроили ему овацию, однако, несколько минут вежливо поаплодировали. Осталось непонятным, находился ли кандидат в губернаторы тут во время сеанса Лошака или зашел в ложу только что. Журналисты чувствовали себя уязвленными, так как не могли самим себе ответить ни на этот, ни на другие, касающиеся гипноза, вопросы, они нервно прокручивали пленки на своих диктофонах, убеждаясь, что ничего не записалось, щелкали пустыми фотоаппаратами и обменивались неизвестно к кому обращенными ругательствами. Мало того, что они ничего не видели, но, как оказалось, ничего и не помнили, и теперь оставалась одна, последняя надежда — отловить на выходе пару зрителей и попытаться расспросить о сеансе у них.
Как только представление объявили законченным и зрители стали спускаться вниз, к выходу, журналисты, буквально перелезая через ряды, ринулись наперерез, стали хватать их за руки, совать им под нос микрофоны и блокноты и умолять поделиться впечатлениями. Но зрители и тут повели себя странно: они прятали глаза, отмахивались и в лучшем случае заявляли, что ничего не помнят, а наиболее назойливых газетчиков отпихивали локтями, требуя не мешать им выходить. И только находившийся среди незадачливых репортеров Валя Собашников догадался задавать зрителям другой, не относящийся к представлению вопрос. Каким-то образом ему удалось первым из журналистов выбраться на улицу, и там он занял выгодную позицию на пути потока людей, направлявшихся мимо Старого рынка к трамваю, и стал, как заведенный, спрашивать у всех подряд: «Вы за кого будете голосовать? А вы за кого будете голосовать?» На удивление, люди не отмахивались, не пихали Валю локтями, а вежливо и внятно, правда, не сбавляя шага, на ходу и как бы между прочим отвечали: «За Зудина», при этом некоторые, прежде чем ответить, на секунду прикрывали глаза и блаженно чему-то улыбались.
