— Может, попробуешь начать книжку? — сказал и тут же пожалел: не вовремя.
Я взорвалась и бушевала минут десять, наговорила грубостей и в конце концов обвинила во всем его, Митю, что, если бы не он, не эта его государственная служба, мне не пришлось бы каждый раз придумывать себе новый псевдоним, чтобы опубликовать то, что я пишу, дошло уже до того, что я пишу под мужским именем, только бы ему не навредить, но ведь это лицемерие, мне стыдно, стыдно! И пусть он оставит меня в покое, я буду домработницей, ему ведь нужна жена-домработница, а не журналист, ведь так, так? Митя изменился в лице и стоял, прикрыв глаза, ожидая, когда я закончу, стало невыразимо жалко его, родного, несчастного, любимого. Я подошла, прижалась к его груди и расплакалась.
— Прости. Я тебя люблю.
— И я тебя люблю, — сказал Митя. — И ты меня прости.
Мы обнялись и долго сидели молча.
Глава 26. Похороны Мастодонта
В начале ноября хоронили Мастодонта. Он умер тихо в своей квартире, в полном одиночестве и, если бы не соседи, мог пролежать там неизвестно сколько, никто к нему в последнее время не захаживал, да и сам он редко выходил из дому, так что и не знали, жив ли он еще, здоров. Мастодонт ничем особенно не болел в свои 62, а умер, видно, от тоски и одиночества, от полной своей ненужности никому. Жену он похоронил два года назад, в 94-м, рак груди, единственная дочь жила в Москве, работала редактором в книжном издательстве, но с отцом почти не общалась, в последний раз она приезжала в Благополученск на похороны матери, но уже на следующий день они с Мастодонтом умудрилась поссориться из-за Ельцина, которого он не любил и осуждал за многое, а тут как раз в Чечне начиналось, дочка же, напротив, защищала с пеной у рта и даже, не находя других аргументов, назвала отца «типичным совком», ничего не понимающим в политике. Он обиделся и больше ей не звонил. Поначалу после выхода на пенсию Олег Михайлович еще пытался что-то писать, какие-то исторические заметки, но печатали его мало, неохотно, к тому же в редакциях все время менялись люди — одни уходили, другие приходили, он не успевал следить за перемещениями знакомых ему журналистов из редакции в редакцию и в конце концов плюнул на это дело, но другого для себя не находил, а жить без дела он не привык и очень скучал.
Обнаружили его мертвым на второй или даже на третий день соседи по лестничной клетке, интересовавшиеся больше всего жилплощадью, так как семья разрослась — дети, внуки — жили ввосьмером в трехкомнатной, а дом был кооперативный, и когда кто-нибудь умирал, а других членов семьи не обнаруживалось, то освободившаяся квартира отходила кооперативу и была надежда ее заполучить. Эти соседи сначала долго звонили в дверь Михалыча, как звали его все в доме, потом, пригласив в свидетели других соседей, стучали, потом послали мужчин заглянуть через балкон в кухонное окно, а к вечеру уже весь подъезд знал, что Михалыч не отзывается, видать, помер, решено было вызвать милицию и вскрывать дверь, что и сделали. Мастодонта нашли сидящим в кресле у включенного телевизора, который, как ни странно, работал, только звук был вырублен еще, видимо, самим хозяином. Стали рассуждать, как хоронить, адреса дочки никто не знал, но вспомнили, что работал Олег Михайлович в газете, и догадались позвонить в типографию, там обещали сообщить кому надо и со своей стороны тоже подослать людей. Той газеты, в которой Экземплярский проработал тридцать лет, больше не существовало, следовательно, и хоронить его было некому, кроме как областному отделению Союза журналистов, которое и само в последние годы дышало на ладан и занималось в основном как раз похоронами старых журналистов, а они в последнее время умирали один за другим; в отделении сохранился со старых времен небольшой фонд, но хватало только на венок и цветы. От имени Союза журналистов рассылался в газеты и некролог, за что в некоторых редакциях, например в «Советском Юге», тоже требовали теперь плату, но иногда удавалось договориться опубликовать несчастных десять строк за так, смотря кто умирал. Мастодонта знали и помнили все и брать за него деньги постеснялись. На кладбище собралось неожиданно много народу, пришли почти все бывшие сотрудники «Южного комсомольца», разбросанные теперь по разным новым редакциям, не общающиеся и даже враждующие друг с другом, но за гробом шли все вместе, тихо переговаривались о том, что вот, встречаются теперь только на кладбище и что смерть таких людей, как Мастодонт, хотя бы на время примиряет всех со всеми.
Славяновское кладбище, начавшее заполняться в конце шестидесятых и в старой своей части уже закрытое для захоронения (разрешалось лишь подхоранивать к родственникам, если позволяло место), расползлось теперь далеко по пустырю, так что к новым могилам приходилось долго идти пешком, по солнцепеку. На пустыре почему-то не разрешалось сажать у могил деревья, видимо, чтобы не занимать лишнего места Зато в старой части кладбище было похоже на парк с высокими, раскидистыми каштанами, акациями и темными, источавшими особый кладбищенский запах туями. В Благополученске принято было ставить своим умершим родственникам большие памятники из гранита и мрамора, с обязательным портретом, высеченным прямо на камне, при этом особое значение придавалось сходству с покойным, чтобы, придя на могилку, каждый мог сказать: «Похож, похож, прямо, как живой…»; памятники огораживали узорными решетками, которые красили черной эмалью и отдельно — «серебрянкой» или «золотом» — всякие завитушки и шарики на них, а внутри оградки непременно сажали цветы — полуденный жар или анютины глазки и ставили скамеечку и столик, чтобы, придя проведать своих, всегда можно было посидеть, выпить и закусить.
Весной, в первое воскресенье после Пасхи, весь город, казалось, перемещался сюда, на Славяновское кладбище, приходили целыми семьями и компаниями, приносили с собой много еды и выпивки и сидели тут целый день, переходя от одной могилы к другой, у каждого было здесь похоронено не по одному близкому человеку — бабушки-дедушки, родители, а у кого-то, наоборот, безвременно умершие дети и у всех без исключения — родственники и друзья. И всех их полагалось как следует помянуть в такой день, как Проводы после Пасхи. В этот день городские власти пускали в сторону Славяновского дополнительный общественный транспорт, но его все равно не хватало, и люди ехали на легковых машинах — служебных, личных, а также в такси, но выходить надо было задолго до ворот кладбища и идти пешком, так как там уже все было забито, и дежурившая специально милиция заворачивала всех еще на подступах. Поминали своих в этот день как-то даже весело, без слез, оставляли на могилках крашеные яйца, куличи, конфеты и даже рюмочки (какие не жалко бросить) с водкой. В такие дни обитавшие здесь во множестве кладбищенские нищие наедались и напивались досыта и уносили с собой полные сумки; считалось, что в такой день никого нельзя прогонять, а надо налить рюмочку и дать пирожок или яичко, или насыпать конфет в руку каждому, кто подойдет и остановится поодаль, кланяясь и крестясь.
Перепадало и живущим здесь в несчетном количестве дворнягам, которые также умели вести себя деликатно — садились вблизи оградки и молча ждали, схватив же на лету кусок чего-нибудь, хоть бы и просто хлеба, мгновенно и целиком проглатывали и снова тактично ждали, но если к облюбованной одним каким-нибудь псом компании поминающих приближался чужой (тот же нищий или другая собака), он принимался громко лаять и гнать непрошеного гостя, отрабатывая таким образом свой хлеб. Люди смеялись и хвалили: «Вот умная псина, видишь, охраняет!» и кидали еще — за службу. Наутро после проводов горожане делились друг с другом впечатлениями: «Были вчера на кладбище? И мы были, так хорошо посидели, всех своих проведали, прямо на душе легче стало!»
Мастодонта хоронили в закрытом гробу, так что смотрели только на фотографию, увеличенную Жорой Ивановым и стоявшую на табуретке у изголовья гроба, обитого, против правил, не красной, а какой- то серой материей, так как хоронили, считай, за казенный счет, да журналисты сбросились, кто сколько мог. Новая коммерческая фирма ритуальных услуг «Вечный покой», обосновавшаяся теперь на кладбище, брала за все огромные деньги, но зато и хоронила красиво и без всяких хлопот для родственников. Услугами этими пользовались в основном местные бандиты, когда у них убивали очередного «братана», богатые цыгане, выкупавшие место вперед на всю семью и укрывавшие свои памятники четырехскатной алюминиевой крышей с резными украшениями, зажиточные армяне, заказывавшие памятники из самого дорогого материала — черного габбро, а с недавних пор и новые русские, у которых особым шиком считалось теперь хоронить в элитных гробах («колодах») с фигурной, наполовину открывающейся крышкой. Всех остальных граждан хоронили скромно и бедно, а таких, у кого не оказывалось родственников, и вовсе без всякого
