менялась, хотя РМО и командование вермахта периодически пытались различными способами добиться ее некоторого смягчения.
Первые такие попытки относятся к осени 1942 г. — времени, когда германская армия еще добивалась крупных успехов на Восточном фронте и занимала предгорья Кавказа. В то же время на оккупированных территориях шло религиозное возрождение, разгоралось и партизанское движение, авторитет германской администрации падал, советское же правительство активно пропагандировало изменение своей церковной политики. Все эти факторы повлияли на позицию РМО. Оно с самого начала было склонно поддерживать и использовать в своих целях религиозные организации национальных меньшинств СССР, а теперь посчитало необходимым пойти в этом плане на дальнейшие уступки. Так, 27 октября 1942 г. был назначен представитель РМО при командовании группы армий А, войска которой нацеливались на занятие Кавказа. Министерство снабдило своего представителя подробными указаниями о направлении его деятельности. Был в этих указаниях и пункт о церковной политике, вполне лояльной к верующим: «В области религии проявлять полную толерантность, учитывая, что определенные религиозные течения нуждаются в поддержке с германской стороны. Обратить внимание на то, чтобы принимались во внимание существующие в вероисповеданиях, особенно в исламе, обычаи и обряды. Церковные здания снова предоставлять населению для использования»[294].
Желая документально закрепить новые представления о церковной политике, работники РМО, в частности главного отдела политики, подготовили обширный проект новых «Указаний военным организациям об обращении с конфессиональными вопросами». 24 ноября 1942 г. РМО переслало его ОКХ с просьбой опубликовать в виде приказа, причем прежние указания в соответствующей области отменялись. В проекте указывалось: «1. Исходить из того, что Германский рейх хочет принести местному населению свободу религиозной деятельности. Не чинить препятствий населению в исповедании религии и по возможности свободно передавать ему необходимые культовые сооружения. 2. Удовлетворять потребность в широкомасштабной религиозной деятельности в смысле противобольшевистской работы, с одной стороны, и в смысле религиозного самоуправления народа — с другой. Граница этой широкомасштабности находится там, где церковно-религиозное развитие соответствует нашим внутриполитическим целям. Германские задачи на Востоке по отношению к религии и Церкви не реформаторские, а исключительно политические. 3. Организаторские мероприятия в конфессиональной области допускать в местных рамках. Если они окажутся необходимыми в большом объеме (организация епархий, митрополичьих округов, экзархатов и т. п.), то в каждом отдельном случае должны осуществляться по соглашению с рейхсминистром занятых восточных территорий… 6. Чтобы сделать возможным смену духовенства, можно удовлетворять ходатайства о создании образовательных заведений, если это не переходит рамок простых семинаров. 7. Особое внимание уделять тому, чтобы конфессиональные объединения на занятых восточных территориях не стали политическим фактором, который действует против германского руководства. Всякая политическая деятельность духовенства и конфессиональных объединений воспрещается… 9. Не отдавать предпочтение той или иной группе. Это имеет особое значение в связи с универсалистскими тенденциями в Русской Православной Церкви, которая при царской системе была средством русификации других народов и действовала в соответствии с панславянскими целями. Если белорусский, украинский или кавказские народы стремятся к автокефалии их церковной жизни, то пойти им в этом навстречу… 11. Участие служащих и священников вермахта в церковной жизни населения нежелательно. Исключения составляют немецкие поселения». В проекте также говорилось о том, что германские организации могут только в очень ограниченных случаях вмешиваться в споры религиозных объединений и т. п.[295].
Следует подчеркнуть, что при всей благосклонности РМО к национальным религиозным организациям, явная враждебность к Русской Церкви осталась прежней. Проект показался слишком «либеральным» руководству РСХА и в виде приказа ОКХ не был издан. Хотя в самом ОКХ тоже считали необходимым несколько смягчить религиозную политику и не только по отношению к религиозным объединениям национальных меньшинств, но прежде всего к Русской Церкви. В частности, 25 ноября 1942 г. один из отделов ОКХ подготовил докладную записку «Актуальные вопросы бандитской войны и учета добровольцев». В ней шла речь главным образом о недостатках и ошибках германской политики на Востоке. Среди прочего указывалось: «
Чтобы не допустить возрождения сильной и единой Русской Церкви, РМО уже с осени 1941 г. поддерживало некоторых православных иерархов на Украине, в Прибалтике и Белоруссии, которые выступили против Московской Патриархии и объявили о своем намерении образовать автокефальные (независимые) церковные организации. Правда, рейхскомиссары, хотя и в разной степени, не полностью разделяли эту установку министерства. В «Остланде» подобная политика с самого начала осуществлялась не везде последовательно. X. Лозе относился в Прибалтике терпимо к хорошо организованной Русской Церкви и ее миссионерской деятельности на Северо-Западе России, но не разрешал церковно-административного объединения Прибалтийского Экзархата с Белоруссией, где всеми мерами, хотя и без особого успеха, содействовал развитию церковного сепаратизма. Но в принципе в «Остланде» в основном следовали курсом, который разрабатывало РМО.
Особая ситуация сложилась на Украине. Германская администрация здесь сначала активно поддерживала церковных сепаратистов и способствовала созданию Украинской автокефальной Церкви в противовес возникшей на несколько месяцев раньше автономной Церкви в составе Московского Патриархата. Но по мере все большего ухудшения отношений с украинскими националистами, развертывания партизанского движения сторонников одного из руководителей националистического движения С. Бандеры автокефальная церковь теряла свое привилегированное положение. В 1942 г. рейхскомиссар Э. Кох, всегда склонный к крайне грубым, силовым методам, предпринял несколько открыто антиукраинских акций, которые коснулись и Церкви, например, закрытие всех учебных заведений, кроме начальных школ, и высылка их учащихся вместе с преподавателями на работы в Германию. А 1 октября 1942 г. Э. Кох издал своего рода сенсационный указ о полном разделении как автокефальной, так и автономной Церкви на несколько независимых, по две соответственно в каждом из генерал-бецирков, причем контроль становился тотальным. Генерал-комиссары должны были не только назначать и смещать глав этих Церквей и их епископов, но и давать предварительную санкцию на абсолютно все рукоположения и хиротонии, назначения или смещения священников. Такого не знала ни синодальная (в XVIII–XIX веках), ни советская система государственного контроля за Церковью! Кох приказал также генерал-комиссарам «всеми подходящими способами противиться» объединению автокефальной и автономной церквей[297].
Даже в РМО были поражены этим, хотя Э. Кох, в сущности, лишь довел до логического конца идею разъясняющего циркуляpa А. Розенберга от 13 мая 1941 г. Но рейхскомиссар «оказался святее самого папы римского». В министерстве в конце 1942 г. придерживались уже совсем другой точки зрения, считая, что создание единой влиятельной Украинской Православной Церкви, как сильного противовеса Московской Патриархии, не только желательно, но и необходимо. На 22–24 декабря планировалось проведение в Харькове (вне РКУ) объединительного Собора всех украинских архиереев, на который дали согласие и военная администрация, и местная полиция безопасности. Но Кох сделал невозможным его устройство, запретив проезд архиереев из своего рейхскомиссариата в Харьков.
В РМО пришли в ярость. 20 апреля 1943 г. руководитель группы религиозной политики К. Розенфельдер отправил обширный доклад «Церковная политика в Рейхскомиссариате Украины» непосредственно Розенбергу. В нем говорилось, что указ Э. Коха от 1 октября 1942 г., ставший в министерстве известным лишь в конце марта, «означает приближение к петровской системе, которая делала Церковь органом правительственной власти и роль патриарха передавала царю». Естественно, подобный образ действий отвергался, и группа религиозной политики просила министра «утвердить прилагаемый
