Но вчера Соня ни о чем Шарля не спросила, а сегодня… Она даже не знает, возвращался домой Патрик или нет. Испытывая странную тревогу — мало ли куда мог заехать Патрик! — Соня быстро оделась и поспешила на конюшню.
Шарль чистил денник, и она некоторое время помялась, не зная, как задать ему вопрос. Прямо так, напрямую: Патрик сегодня опять уехал чуть свет? Отчего-то даже Оду она не спросила о Патрике.
Соня приняла возможно равнодушный вид и поинтересовалась:
— А где вторая лошадь, Шарль?
Слуга выглянул из-за перегородки и удивленно воззрился на нее.
— Но, ваше сиятельство, ее взял мосье Патрик.
Еще вчера.
— Что значит «еще»? Со вчерашнего дня он не возвращался?
Шарль испуганно кивнул, соображая, в чем он провинился перед госпожой. И сказал тихо:
— Не возвращался. Я подумал…
Правильно говорила покойная маменька: от того, что слуги думают, ничего хорошего не происходит.
— Он говорил, что уезжает надолго?
— Нет.
От умственных усилий у Шарля даже кожа вздулась на лбу.
Соня поспешила обратно в замок. Надо порасспрашивать Оду. Она куда сообразительнее этого туповатого Шарля.
— Мадам? — вопросительно уставилась на нее кухарка, когда Соня вошла на кухню. Кажется, у Сони был очень встревоженный вид.
— Ода, скажи, пожалуйста, вчера мосье Патрик брал с собой что-нибудь из съестного?
— Нет.
— Но, может, из кладовой…
— Ничего не тронуто, мадам, уж мне ли не знать.
Что-то случилось?
— Патрик… оказывается, наш дворецкий вчера не вернулся в замок, хотя, как говорит Шарль, вовсе не собирался где-то задерживаться.
Все-таки она постеснялась сказать служанке, что Это ее снедает беспокойство, а Шарль и не подумал волноваться. Кухарка забеспокоилась:
— Присядьте, мадам, на вас же лица нет! Разве не может мужчина задержаться по каким-то своим делам?
— Может, конечно, — согласилась Соня. — Но он, как ты говоришь, не взял с собой ничего из еды и меня не предупредил. Как бы не случилось с ним чего-то плохого…
В конце концов, почему она должна стесняться своего беспокойства? Вполне может случиться так что Патрику как раз сейчас нужна помощь, и грешно в таком случае рассуждать о том, что подумают о своей госпоже слуги.
Пусть Шарль и не очень сообразительный, но он исполнит все в точности как она скажет. И когда Соня опять возникла в дверях конюшни, он замер со скребницей в руке, собираясь почтительно ее выслушать.
— Шарль, как ты думаешь, Клери (так звали лошадь, оставшуюся в конюшне) достаточно сильна?
— Хорошая лошадка, — расплылся в улыбке слуга, — выносливая. Мосье Патрик хорошо разбирается в лошадях. Лиз куда капризнее, но он умеет с нею управляться.
— Запрягай Клери, — распорядилась Соня, — мы поедем искать мосье Патрика, хотя, честно говоря, я совершенно не представляю, куда он мог поехать.
— Можно спросить у Корнюэля, — предложил Шарль, — он облазил здесь все окрестности, и я видел, как порой мосье Патрик расспрашивал о чем-то его.
— Я пойду оденусь во что-нибудь попроще, — сказала Соня, — а ты готовь повозку.
Она почти бегом вернулась в замок.
— Ода! — крикнула она с порога. — Приготовь корзинку с едой, мы с Шарлем уезжаем. Наверное, все же с Патриком что-то случилось. Придется искать. Останешься одна, закрой двери на засов. Проверь, заперт ли черный ход.
В глазах Оды мелькнула тревога, но она ничего не стала говорить, кроме короткого:
— Приготовлю.
Соня надела мужской костюм, который обнаружила в шкафу маркиза Антуана — пришлось порыться, чтобы найти что-то полегче и поудобнее. А возможно, это был костюм Флоримона, но он подошел ей по размеру: черные панталоны, кожаные башмаки — к счастью, у маркиза была небольшая нога. Нашла подходящий сюртук, шерстяной плащ и шляпу-треуголку, под которую смогла упрятать свои густые волосы.
Она услышала звук тяжелых шагов Шарля и выскочила из комнаты. Ода как раз протягивала слуге накрытую белой холстиной корзинку.
— Я положила фляжку с коньяком, — сказала она Соне. — Мосье Патрик его очень любит. Оставалось полбутылки, а фляжка как раз полна.
— Спасибо, Ода, ты права, коньяк может пригодиться.
— Куда едем? — поинтересовался Шарль.
Сомневается, поняла Соня, что она его послушает.
— Сначала к Андре Корнюэлю, а потом — куда он скажет.
Шарлю явно понравилось, что его совет оказался кстати, и он добродушно прикрикнул на Клери:
— Двигай, ишь задумалась!
Арендатор выслушал просьбу княжны с непроницаемым лицом и ушел в дом. Она даже растерялась: обиделся он на нее за что-то? Все-таки надо всегда помнить, что французы — совсем другой народ, а Соня ведет себя так же, как вела бы в России.
Не было Корнюэля довольно долго, по крайней мере, так показалось Соне. Потом он вышел, переобутый в высокие сапоги, в куртке из синей парусины и надвинутом на глаза кепи.
— Я поеду с вами, — сказал он и, не спрашивая у Сони разрешения, взгромоздился на козлы рядом с Шарлем. — Вы без меня не найдете.
Это он прокричал уже сверху, так что Соня едва разобрала его слова — как раз в этот момент свистнул кнут Шарля и повозка тронулась.
В маленькие мутные оконца Соня почти ничего не видела. Она хотела было открыть дверцу, но дорога пошла наверх, как видно, по разбитой колее, и придерживать дверцу, а заодно и самой стараться не упасть было трудно — повозку швыряло из стороны в сторону, так что в конце концов княжна бросила эту затею и покрепче ухватилась за сиденье.
Наконец изматывающая тряска кончилась. Повозка остановилась, и Шарль, открыв дверцу, подал Соне руку.
— Кажется, мы приехали.
— Кому кажется? — ворчливо поинтересовалась Соня.
— Андре думает, что это она, та самая хижина.
Соня взглянула в ту сторону, куда он показывал.
Повозка остановилась на небольшом пригорке, а чуть ниже, метрах в пятидесяти, прилепилась небольшая бревенчатая хижина со слегка покосившейся крышей.
В этот момент в наступившей тишине раздалось слабое лошадиное ржание.
— Это Лиз, ваше сиятельство! Вы слышите? Это голос Лиз!
Он чуть ли не со слезами взглянул на Соню, как будто она не разрешала ему немедленно броситься к жалобно ржущей лошади. Ей оставалось только кивнуть, и Шарль, почти не разбирая дороги, бросился в ту сторону через мокрые кусты.
Некоторое время спустя он воротился, ведя лошадь на поводу.
— Бедняжка. Она там стояла у дерева всю ночь без воды, без еды.
Он целовал лошадь в морду, и она радостно терлась о его плечо.
