А теперь он стоял и уговаривал онемевшую от страха Робешку прийти в сознание и сказать, где ныне князь Всеволод. Не в своих же палатах!
— В караульне, что возле ворот, — со всхлипом вздохнула она. — А боярышня-то где? Боярыня Агафья меня убьет!
— Не убьет. Я сам поговорю с нею. А твое дело отныне — рот на замке держать.
— Нашла боярышня своего мужа? — с замиранием сердца спросила холопка.
— Нашла. И ныне с ним в безопасном месте, но о том знаем лишь мы с тобой, да?
Робешка неуверенно кивнула.
— Анастасия просила тебя и дальше хранить все в тайне. Она очень на тебя надеется.
— Скажите госпоже, — холопка подняла голову, — что Робешка скорее умрет, чем слово вымолвит!
— Скажу, — Лоза отвернулся, чтобы скрыть улыбку — девка выглядела забавно: лицо серьезное, бровки нахмурены. — А теперь веди меня в караульню. Давно её построили?
— В аккурат за месяц, как поганые налетели. Наш боярин супротив был: зачем нужна такая большая, а ноне доволен, что князь его не послушал…
Караульная была сработана на совесть: каменная, как и крепость. Даже крыша у неё была сделана по-особому — крыта не соломой, не деревом, а выточенными из камня плитами. Факелы по обе стороны от входа позволяли разглядеть её как следует.
Робешка довела Лозу до места, а сама побежала домой, моля бога, чтобы боярыня заснула и не учинила ей допрос.
В караульной было тепло. Небольшая печурка, как видно, давала достаточно жара, чтобы все время кипятить небольших размеров медный котел для заварки брусничного или смородинового листа или сушеных ягод.
Дружинники, вернувшиеся из дозора, сидели вокруг стола, и суетливые отроки подливали им горячего питья. Тут же, на столе, стояло огромное блюдо с пирогами — постарались лебедянские женки.
Князь Лозе обрадовался, троекратно облобызал.
— Совсем ты в своих Холмах о нас забыл, в палаты и носа не кажешь… Постой, а как же ты к нам добрался? Насколько я знаю, мои соколы никому ворота не открывали.
— Как добрался? Через стену перелетел! — пошутил его бывший конюший и попросил: — Ты бы, княже, переговорил со мной с глазу на глаз — дело у меня к тебе важное.
— Пойдем на крыльцо, — решил князь, — а заодно и поглядим: не перелетит ли через стену ещё кто холмский?
— Не перелетит! Моим путем в город навряд кто проникнет, так что не опасайся!
— Как так, не опасайся? А ежели мои дозорные проспали? Мы тут денно-нощно обретаемся, по избам нейдем, а кто-то перелетает…
— Не серчай, расскажу, как я сюда попал: веревку мне со стены сбросили, а вот кто сбросил, не скажу пока. До времени.
— Ежели до времени, я подожду, — ревниво сказал Всеволод, — коли у тебя от меня секреты.
— Секреты не мои, вот и молчу. Слушай лучше, для чего я к тебе пробирался: перво-наперво, конечно, помощь предложить — что скажешь, все для тебя холмчане сделают. Хуже другое: среди твоих людей враг притаился.
— Нет! — отшатнулся Всеволод. — Я тебя не слышал и слушать не хочу! Неужто средь моей дружины есть кто-то, кто нехристей пуще родины-матери любит? Не верю!
Лоза сочувственно прикоснулся к его руке, но князь отдернул руку — он заведомо не хотел терпеть никаких увещеваний.
— Я знаю, что случается, когда в скрепленном кровью братстве поселяется недоверие. Люди, кои прежь того ели из одной миски, укрывались одним плащом, начинают коситься друг на друга!
— Но я не сказал, что враг среди твоих дружинников, — качнул головой Лоза. — Кто он, мне неведомо. И ежели я упомянул твоих людей, то разве это не все лебедяне?
— Ох, а у меня душа в пятки ушла! — покаялся князь. — Живем в одной караульне, спим на одной лавке… Но ты хоть знаешь, что он… тать сделать намеревается?
— Знаю. В полночь он пообещал мунгалам открыть городские ворота.
Всеволод презрительно хмыкнул.
— Курица-иноходица пса излягала! Кто ж, хочу я знать, такое сможет? Ворота у нас четверо дружинников охраняют. И каждый час меняются. Не то что посторонний, мышь к воротам не проскочит!.. Но хоть откуда ты это узнал, можешь сказать?
Лоза решил, что если он поведает князю часть правды, то это никому не повредит.
— Мне сказала о том Анастасия. И сама же меня с тем к тебе послала.
Даже в неверном свете, который создавал колеблющийся свет факелов, было видно, как изменилось лицо Всеволода.
— Анастасия? — хрипло переспросил он. — Но откуда… Раз она так сказала, значит, правда…
Лоза решил не обижаться на то, что Всеволод усомнился в его словах и безоговорочно поверил словам бывшей жены. Он слишком хорошо знал своего воспитанника: если тот не брал на веру слова других, спорил и даже торговался, то все равно продолжал думу думать, и редко принятое им решение оказывалось неверным.
— Неужели мы с воеводой что-то не учли? — задумчиво проговорил он. Хоть и неизвестно, кто этот нелюдь, но все равно он рядом. До полуночи ещё час… Неужто мы кажемся ему такой легкой добычей?
— К караульне нельзя подкрасться незаметно?
— Зачем же красться-то, к нам и вои старые ходят, и женки холопов присылают… Раз я сказал, что он среди нас, значит, он уже есть, знакомый, привычный, на него никто и внимания не обращает… Я буду думать!
Глава сорок девятая. От бога или от дьявола?
Аваджи лежал в лекарской, где Прозора пользовала своих больных. На этом самом столе совсем недавно она разминала изуродованную спину Любомира. До сих пор не верилось, что знахарка осмелилась взяться за его лечение. А уж чтобы такое удалось!..
В том случае речь шла о друзьях Прозоры: ей была близка боярыня Агафья, да и сам Любомир. Теперь перед нею лежал враг. Это его соплеменники изломали ей жизнь, лишили многих её радостей, надругались над нею самой. Она не хотела вспоминать слова её учителя монаха Агапита, который говорил, что у настоящего лекаря не может быть ни друзей, ни врагов, все больные должны быть равны…
Ожесточенное сердце Прозоры никак не хотело смягчаться, потому она все медлила, вместе с Анастасией разглядывая лежащего перед нею нагого Аваджи. Мужчину-нехристя!
Ему, впрочем, сейчас было все равно, что он в таком виде лежит перед двумя женщинами. Что две пары женских глаз внимательно разглядывают его, а две пары женских рук не менее тщательно ощупывают.
Юз-баши давно потерял сознание и, наверное, наполовину был уже в потустороннем мире: его тяжелое, со свистом и хрипами дыхание красноречиво говорило о тяжелой болезни.
— Судьба! — протяжно вздохнула Прозора. — Поначалу этот красивый нехристь украл у князя его законную жену, а теперь сам чуть не погиб от его руки… Рана его воспалилась, видишь? Она хоть и неглубока, но уже опасна для жизни… Он слишком долго лежал на холодной земле… Говоришь, они сражались копьями? Всеволод мог бы наколоть его на копье, как жука, но нехристю опять повезло — копье запуталось в одежде и потому скользнуло по груди, распороло кожу…
— Перестань! — Анастасия закричала так, что увлекшаяся Прозора от неожиданности вздрогнула. — Перестань называть его нехристем. Он — мой муж!
Прозора пожала плечами. Она никак не могла поверить, что на самом деле все так и обстоит, потому и говорила как о постороннем. Она ещё раз оглядела лежащего.
