кроликов.
Она вернулась к своим гостям. За столом Анечка Труцци жаловалась соседям на мужа:
— Поймите, товарищи, Федя — прирожденный силовой акробат! Я-то мечтала: окончим училище, в паре будем работать…
— Анна и Федор Труцци! — ехидно поддел её муж.
— Злится на меня, — вздохнула Анечка. — Я при регистрации не стала его фамилию брать. Труцци — старинная цирковая династия, потомственные акробаты! А Красавины? Слышал кто-нибудь прежде такую фамилию?
— Как раз сейчас акробаты Крамаренко зовут тебя в свой номер — у них 'верхней' нет. И будешь ты Крамаренко, как они все! А вовсе не Труцци!.. Хорошо хоть советская власть на стороне отцов: сын мою фамилию носить будет.
— А дочь — мою! — запальчиво выкрикнула Анечка и смешалась от своей горячности. — Если, конечно, захочет…
— Нашли о чем спорить, о фамилиях, — добродушно пожурил молодых товарищей Крутько.
— Если б только в фамилии было дело, — опять вздохнула Анечка, — он же в своих медведях души не чает. А Гошку так точно больше меня любит! На акробата учился, а чуть поманили — в дрессировщики сбежал! Знай я, что с этого все начнется, никогда бы на рынок не пошла…
Она потупилась и умолкла.
— Простите меня, товарищи, Федя всегда ругается, что я рот не закрываю. Пугает: кто меня раз в гости позовет, в другой уже не пригласит!
— Расскажи, Анечка, расскажи, — попросила Наташа, уже знавшая историю про Гошу, и с улыбкой посмотрела на подругу: и в училище, и в цирке её звали только Анечкой — такая она была тоненькая и гибкая, маленькая, будто девочка-подросток; рядом с нею Федор смотрелся медведем, как и его мохнатые питомцы.
— Да что тут рассказывать! Пошли мы с Федей на рынок какой-нибудь еды купить. Федя перед тем на пристани помог морякам лодку разгрузить, разжились мы маленько деньгами. Проходим мимо одной старушки, а она и привязалась: 'Возьмите да возьмите'. Как почуяла! 'Задешево отдам', — кричит. Я вначале думала, это щенок. Пригляделись медвежонок! Господи, думаю, самим есть нечего! Так Федю разве убедишь, уж если упрется! Могли бы выступать на бамбуке [26] или с першем [27]…
Она махнула рукой, нечаянно перевела взгляд на Лину Альтфатер и замерла с полуоткрытым ртом. Лицо молодой женщины исказилось от боли, а руками она судорожно сжимала живот. Анечка хотела обратить внимание других на страдания Лины, но та предостерегающе поднесла палец ко рту. Давала себя знать холодная архангельская ссылка: там Лина застудилась, и с тех пор временами на неё накатывали приступы обжигающей боли. Недомогание Лина скрывала даже от мужа и тайком принимала небольшими порциями опиум…
А в соседней комнате дети играли в салочки. Олю Романову, как самую тихоходную бегунью, 'салили' чаще всех, и малышка решила схитрить. Она забежала к взрослым и с разбегу ткнулась в живот Лины. Женщина закусила губу, чтобы не закричать от боли. Она попыталась отстранить от себя девочку, но та подняла на неё огромные зеленые глазищи и заявила во всеуслышанье:
— А у тети Лины животик болит!
Взрослые засмеялись. Лина покраснела и мысленно приготовилась встретить следующие волну боли, но её не было. Маленькие ладошки Оленьки вдруг стали горячими, и это благодатное тепло мягким облаком обволокло больные места, будто впитывая в себя болезнь и куда-то испаряясь вместе с нею.
— Я тетю Лину полечила и тепель она болеть не будет! — торжественно произнесла малышка. — Я лечила няне головку, и у неё тоже ничего не болит!
Гости все ещё воспринимали происходящее как шутку, не замечая непонятного волнения Романовых- старших: Наташа вздрогнула, а её муж смертельно побледнел. Он так надеялся, что любимая дочурка избежит дурной, как он считал, наследственности жены.
Все пять лет совместной жизни они не вспоминали о феноменальных способностях Наташи, но боязнь, что 'ведьмачество' рано или поздно вылезет наружу, заставляла его постоянно быть настороже. Неужели их дочь, Оленька, тоже этим отмечена?!
Наташа не любила слова 'ведьма': да, она умела видеть на расстоянии, предчувствовать несчастья или избавлять от хвори, но кому от этого было плохо? Боязнь Александра была сродни страху первобытного человека перед темнотой. И в то же время, когда Наташа его, спящего, избавила от фурункула на шее, он о способностях жены даже не подумал. Обрадовался:
— Ну вот, все само собой и прошло! А то наши эскулапы сразу с приговором: резать, и точка!
В это время за столом шел нешуточный спор о том, надо ли крестить детей и что такое религия в стране, строящей социализм. А когда Оленька, отойдя от Лины, вдруг покачнулась и упала на пол, никто из присутствующих, кроме её родителей, не связал обморок девочки с осуществленным ею лечением. Женщины засуетились:
— Накурили мужики, хоть топор вешай, вот ребенок и угорел!
Оленьку отнесли на широкую родительскую кровать, отгороженную от остальной комнаты огромным шифоньером, и ею как врач занялся Николай Крутько, разрешив остаться рядом только Наташе.
— Иди-иди, — чуть ли не вытолкал он Александра, — займись гостями. Ежели что, Наташа мне поможет!
Он стал считать Оленькин пульс, удивленно хмурясь.
— Честно говоря, я подумал, ребенок перевозбудился: волнение, беготня. У неё же пульс замедленный, как после болезни, слабость, испарина… У ребенка ангины не было?
— Не было, — пожала плечами Наташа. — Оля с рождения ничем не болела.
Девочка открыла глаза.
— Мамочка, у меня все прошло.
Врач, все ещё щупающий её пульс, недоуменно выпрямился.
— Ничего не понимаю! Только что ребенок был болезненно слаб, сейчас у неё нормальный здоровый пульс, кожа сухая, на щеках румянец… Пусть все же для верности немного полежит…
— Я посижу с нею, Коля, — ласково сказала Наташа. — Скажи друзьям, чтобы не волновались.
Она проводила взглядом Крутько и строго посмотрела на дочь.
— Оля, ты должна мне пообещать, что делать этого больше не будешь!.. Когда ты лечила няню, тебе тоже было плохо?
— Нисколечко, — простодушно ответила девчушка. — Няня болела чуть-чуть, а тетя Лина сильно!
— Вот именно, — Наталья прижала малышку к себе. — Тебе ещё рано лечить людей. Ты маленькая и можешь не заметить, как отдашь другому все свое тепло…
— И буду лезать холодная, как баба Глуня — спросила Оля, а Наташа не сразу вспомнила, что речь идет об умершей на днях соседке, чей гроб в ожидании катафалка выносили во двор.
Больше Оленька болеть ни в какую не захотела. Наташа и сама понимала, что держать ребенка в постели нет необходимости.
— Значит, мы с тобой договорились? — поправив дочери бант, спросила Наташа.
— Зелезно, — сказала девчушка и залихватски ткнула пальцем в зуб.
'Ох уж мне этот Флинт, разберусь я с его воспитанием!' — мысленно пригрозила мужу Наташа.
— Ну что? — с замиранием в голосе спросила её вышедшая из-за стола Лина. Она, так и не поняв, что произошло, почему-то чувствовала себя виноватой.
— Смотри сама, — кивнула Романова в сторону скачущей вприпрыжку дочери. — По-моему, она чувствует себя прекрасно!
— Я-то свою Светланку в медицинском институте нашел, — рассказывал между тем Крутько, обретя внимательных слушателей в лице 'новичков' Анечки и Федора: остальные сидящие за столом слышали эту историю много раз и, зная, как трепетно любит свою молодую жену Николай, позволяли все же подшучивать над ним — это называлось 'завести Коляныча'. — Накануне у студентов Коллонтай [28] буйствовала, к свободной любви призывала, вот Наркомпрос
