— Завистники! — усмехнулся Рейно и повлек Альку прочь.
Аренский закончил университет с отличием. Саттар-ака когда-то вбил в его голову тезис: уж если ты взялся за дело — а в то время для Альки речь шла о высшем образовании — ты должен довести его до конца. Причем, блестяще. В противном случае, не берись за него вовсе.
За месяц до окончания вуза Аренского пригласили в деканат и предложили поступать в аспирантуру. Такой талантливый студент будет её украшением. Он уже и вправду подумывал остаться в Москве, все ещё боясь потерять из виду Наташу, как вдруг все рухнуло.
Арнольд тогда не узнал, что донос на него написал не кто иной, как Рейно. Единственный, кого он считал настоящим другом. Когда-то Арнольд, естественно, рассказал ему все о себе. И о том, как погиб отец, и о матери, которая бросила его на отца в трехлетнем возрасте, а сама осталась в Англии, в лондонском цирке.
Аренский не мог бы объяснить и самому себе, почему умолчал об оставшемся у него цветном алмазе и перстне с изумрудом, который Арнольд никогда не надевал и вообще спрятал подальше от жадных глаз.
Ему казалось, что взглянет на них кто-то другой и отравится мечтой о несметных сокровищах, бросится их добывать, да и сгинет там. Он был уверен, что Аралхамад не отдаст пришлым свои богатства. До сих пор в самых страшных снах он видел своего старшего друга Батю, прибитого к стене огромным копьем из сработавшей на пути к сокровищам ловушки.
Арнольда чуть было не осудили как английского шпиона. Но тут, как сказал бы покойный Батя, сработал принцип: дуракам счастье.
Никогда органы политуправления не делали запросов за границу, чтобы осудить такую мелкую сошку, как студент. Но в случае с Аренским пришло кому-то в голову послать запрос в Лондон.
Оказалось, действительно мать Аренского работала когда-то в английском цирке, вышла замуж за тамошнего акробата, но шесть лет назад она сорвалась с трапеции и разбилась насмерть. Поклеп — что уголь, не обожжет, так замарает. Арнольду объявили строгий выговор с занесением в учетную карточку комсомольца за то, что он посмел обмануть своих товарищей. А именно: скрыл от них факт, что имел родственников за границей.
Вопрос об аспирантуре перед ним больше не стоял, потому что провинившегося послали по распределению в распоряжение наркомата внутренних дел. Справедливо рассудив: пусть скажет спасибо, что не по этапу!
Надо сказать, немалую роль в таком мягком приговоре сыграла положительная характеристика комитета комсомола университета, который отметил немалый вклад Аренского в спортивную жизнь вуза. А в то время спортивное движение стало охватывать страну. Старым заслуженным спортсменам ОГПУ не доверяло, следуя коммунистическому принципу: разрушить бывший мир насилья 'до основанья'. А заодно и вместе с этим миром устранить живших в нем людей, хоть чем-то в царское время отличившихся.
Аренский же принадлежал к молодому поколению и не успел ещё нанести новому строю вред своим обманом. Так что пусть послужит где-нибудь на Севере и подумает над своим поведением!
Глава третья
— Нет, молодой человек, в прежние времена гипноз в лечебных целях почти не использовался! — Поплавский доброжелательно посмотрел на студента, задавшего ему вопрос. — И мне приятно отметить вашу начитанность. Действительно, римский историк Страбон писал о случаях исцеления египтян во сне, в храме Серапсиса, и греческий историк Диодор Сикулос подтверждал это своими свидетельствами: египтяне верили, что богиня Изида лечит молящихся ей только во сне. Чувствуете разницу?
— Видимо, люди не знали о возможностях гипноза?
— Ошибаетесь, знали. Иное дело, что знали лишь посвященные, и те скрывали свои знания от большинства, ибо они давали власть над людьми, укрепляли их веру в сверхестественное, мистическое. Особенно гипноз практиковался при так называемых 'чудесных исцелениях'. В обстановке религиозного экстаза с помощью внушения у субъектов, предрасположенных к истерическим реакциям, устранялись такие функциональные нарушения, как глухота, слепота, потеря речи, разного рода параличи и многое другое.
— Ух ты! — выдохнула аудитория чуть ли не единым вздохом.
Лекции доцента кафедры нейрофизиологии Поплавского студенты старались не пропускать. Причем на них зачастую пробирались и студенты старших курсов, которые затевали дискуссии с преподавателем то о наследственной гипнабельности, то о физиологии условного рефлекса, то ещё о какой-нибудь интересующей их теме. Советская наука была ещё так молода и так жадно стремилась все узнать.
Не упускали случая поприсутствовать на лекции красавца-доцента и студентки, считавшие себя неотразимыми и пытающиеся вновь и вновь штурмовать твердыню, много лет считавшуюся неприступной. Ян Георгиевич упорно хранил верность своей жене, чем мог похвалиться далеко не каждый преподаватель.
Поплавскому было тридцать четыре года. Он не отличался особенно высоким ростом, но большие черные глаза в густых, загибающихся кверху ресницах придавали его лицу выражение некоей загадочности, а худощавая стройная фигура наводила на мысль о предках-аристократах. Никто точно не знал, но ходили слухи, что Поплавский — внебрачный сын польского графа…
Ян слухи не опровергал, только посмеивался.
На вопросы любопытных студенток, есть ли у Яна Георгиевича любимая женщина, он исправно отвечал:
— Есть. Это моя жена.
Жить с женой десять лет и не пытаться ей изменить! К тому же все знали, что и Татьяна Григорьевна Поплавская увлекается наукой — можно только посочувствовать, какая скукотища царит в этой семье! Наверняка она страшна, как смертный грех, или просто бесцветная. Какая-нибудь сушеная вобла в очках и с 'гулей' на затылке. Никто не мог вообразить её писанной красавицей. Такие в науку не идут!
Знали бы они, как ошибаются! Из тоненькой, худосочной от недоедания девушки с мальчишеской после перенесенного тифа стрижкой Татьяна превратилась в красивую женщину с отличной фигурой и пышными темно-русыми волосами, которые на работе, конечно, она-таки закалывала на затылке. А вот очков ей уж точно не требовалось. Она могла видеть как угодно далеко не только с открытыми, но и с закрытыми глазами.
Рождение дочери Варвары ничуть Танину фигуру не испортило, разве что скруглило некоторую угловатость.
Поплавские некоторое время работали вместе в лаборатории Головина, ютившейся тогда в двух небольших комнатушках, и их до рабочего состояния доводили сами немногочисленные сотрудники.
Собираясь иногда вместе на праздники, и Головин, и Поплавские с ностальгией вспоминали то время, когда у них, кроме этих двух комнатушек, ещё ничего не было, а вместо денег они получали продуктовый паек.
Потом Ян перевелся на преподавательскую работу в медицинский институт, но порой сам вел прием особых больных, которых подбирал для него тесть, профессор Подорожанский. Собственно, он лишь считался тестем — Татьяна была его падчерицей, но общие взгляды на науку профессора и бывшего его студента, а теперь коллеги, делали их с Яном более близкими друг другу, чем если бы они были родственниками по крови.
Решение уйти из лаборатории Ян принял под влиянием своего сна, одного из тех, что снились ему редко, но обычно перед решающими событиями, случавшимися с ним. Его далекий предок, многочисленный 'пра', говорил с ним о себе, показывая события из своей жизни, словно, предупреждал: учись на моих ошибках.
Причем вначале прадед не называл своего имени и выглядел намного старше Яна, а позднее в снах его навещал сверстник, разве что странно одетый. Странно, но не бедно.
Прадеда звали Сильвестром. Ян посмотрел в святцах. Имя означало в переводе — лесной, дикий. Кто
