всего сердца» (Пушкин, т. IV, стр. 419).
Воспитанница эта уезжает к бабушке и чувствует себя дома. Здесь она встречается с Владимиром, про которого мы уже говорили. Владимир ухаживает за Лизой и за ее подругой Машей одновременно.
Очень любопытен Владимир по своему происхождению.
Вот что пишет Лиза в третьем письме:
«Нет, милая моя сваха, я не думаю оставить деревню и приехать к вам на свадьбы. Откровенно признаюсь, что Владимир ** мне нравился, но никогда я не предполагала выйти за него. Он аристократ, а я – смиренная демократка. Спешу объясниться и заметить гордо, как истинная героиня романа, что родом принадлежу я к самому старинному русскому дворянству, а что мой рыцарь внук бородатого мильонщика – ты знаешь, что значит наша аристокрация. – Как бы то ни было,** человек светский; я могла ему понравиться, но он для меня не пожертвует [надеждами на знатное родство и] богатой невестою и выгодным родством» (Пушкин, т. IV, стр. 454).
Роман остался недописанным; темой его, насколько мы можем видеть, было ухаживание человека из новой аристократии за представительницей разорившейся старой аристократии.
Есть отрывок Пушкина, начинающийся словами: «На углу маленькой площади».
Это второй вариант начала романа из великосветского быта.
В этом романе мы видим стареющую бледную даму и молодого человека, Валерьяна Волоцкого.
Валерьян Волоцкий – человек, ищущий места в среде новой аристократии. Вот отрывок его разговора с Зинаидой.
Зинаида спрашивает про бал у князя Горецкого:
« – А тебе очень хотелось быть на его бале?
– Ни мало. Чорт его побери с его балом. Но если зовет он весь город, то должен звать и меня.
– Который это Горецкий? Не князь ли Яков?
– Совсем нет. Князь Яков давно умер. Это брат его, князь Григорий, известная скотина.
– На ком он женат?
– На дочери [какого-то целовальника, нажившего миллионы,] того певчего, как бишь его?
– Я так давно не выезжала, что совсем раззнакомилась с вашим [высшим обществом]. Так ты очень дорожишь вниманием князя Григория, известного мерзавца, и благосклонностью жены его, дочери целовальника?
– И конечно, – с жаром отвечал молодой человек, бросая книгу на стол. – Я человек светский и не хочу быть в пренебрежении [у аристократии, из какой грязи, впрочем, ни была б она вылеплена], у светских аристократов. Мне дела нет ни до их родословной, ни до их нравственности» (Пушкин, т. IV, стр. 444– 445).
Здесь мы видим опять молодого человека, стремящегося войти в общество.
Из этого наброска вошел в «Пиковую даму» один эпиграф из главы 11:
«Вы пишете письма в четыре страницы скорее, чем я успеваю их прочитывать».
Отрывок относится к 1829 г. В 1833 г. Пушкин делает еще записи, уже приближающие нас вплотную к «Пиковой даме».
Здесь есть уже и заглавие и эпиграф.
Года четыре тому назад собралось нас в Петербурге несколько молодых людей, связанных между собою обстоятельствами. Мы вели жизнь довольно беспорядочную. [Обедали у [толстого] Андрие без апетита, пили без веселости, ездили к С<офье> А<стафьевне> без [нужды], чтобы побесить бедную старуху притворной разборчивостию]. День убивали кое-как, а вечером по очереди собирались друг у друга [и всю ночь проводили за картами].
Теперь позвольте мне покороче познакомить вас с жизнью героини моей повести.
В одной из etc.
[Шарлота Миллер была четвертая дочь [обанкрутившегося] обрусевшего немца]. Отец ее был некогда купцом второй гильдии, потом аптекарем, потом директором пансиона, наконец корректором в типографии, и умер, оставив кой-какие долги и довольно полное собрание бабочек и насекомых. Он был человек добрый и имел много основательных сведений, которые ни к чему хорошему его не привели. Германн жил на одном дворе с его вдовою, познакомился с Шарлотой и скоро они полюбили друг друга, как только немцы могут еще любить в наше в<ремя>.
Но в сей день или справедливее etc.
И когда милая немочка отдернула белую занавеску окна, Германн не явился у своего васисдаса и не приветствовал ее обычной улыбкою.
Отец его, обрусевший немец, оставил ему после себя [60 тысяч капиталу] маленький капитал; Германн оставил их в ломбарде, не касаясь и процентов, а жил одним жалованьем.
Германн был твердо etc.
В этом отрывке еще нет эпиграфа «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность».
Герман и Шарлота – оба немцы, их отношения сентиментальны и традиционны.
В дальнейшем Пушкин во вторую главу вставляет характеристику положения воспитанниц, развивая то, что было им сделано в «Романе в письмах».
Он сохраняет даже имя героини – Лиза.
Герман остается, как и в первоначальном наброске, немцем, в нем есть элементы человека, втирающегося в чужое для него общество.
Повесть отличается от отрывков тем, что она вся стянута в один сюжетный узел.
Появление нового эпиграфа обозначает здесь перемену самого плана произведения.
Карточная терминология консервативна, и сейчас в практике гадания есть выражение: «остаться при пиковом интересе».
Рассказ основан на понятиях карточной игры и на смысловом значении масти и фигур. Начинается он стремительно.
«Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова».
Это одно из знаменитейших пушкинских начал, в которых указывается место и обстановка действия.
От отрывка, начинающегося словами: «Гости съезжались на дачу», начал работу над «Анной Карениной» Лев Толстой.
«Гости съезжались на дачу». «Вот как надо начинать, – сказал вслух Лев Николаевич. – Пушкин наш учитель. Это сразу вводит читателя в интерес самого действия. Другой бы стал описывать гостей, комнаты, а Пушкин прямо приступает к делу…» Лев Николаевич удалился в свою комнату и тут же набросал начало романа «Анна Каренина», которое в первом варианте начиналось так: «Все смешалось в доме Облонских» (П. Бирюков, т. II, 1913, стр. 201–205).
Впоследствии Толстой приписал к этому началу рассуждение о том, что «все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».
Здесь сказалось толстовское стремление обобщать явления.
Его стремительное начало – «Все смешалось в доме Облонских» – давалось им как частный случай.
Пушкинское начало сразу вводит вас в середину событий. Кончились карты, утро, люди ужинают и разговаривают. «Долгая зимняя ночь прошла незаметно; сели ужинать в пятом часу утра».
У Марлинского в этой обстановке дана была бы серия рассказов.
Началось бы с шутки, потом пошел бы рассказ более серьезный, и кончилось бы дело рассказом патетическим.
Пушкин дает разговор, в котором вся экспозиция:
« – А каков Германн! – сказал один из гостей, указывая на молодого инженера, – отроду не брал он
