всегда воспринималась как обращение к российскому императору.
На одном из заседаний Пушкинской комиссии Общества любителей российской словесности студент Илья Фейнберг-Самойлов (было это в марте 1929 г.) прочел доклад о том, что обычное понимание строфы неверно, и привел ряд доказательств.
В седьмой строфе написано:
К этой строфе Пушкин сделал примечание:
«Наполеонова порфира, замечания для В. Л. Пушкина, моего дяди (родного)».
Кроме того, Пушкин называл в черновике оды «На смерть Наполеона» умершего императора злодеем и страшилищем вселенной.
Правда, в оде «Наполеон» Пушкин отбросил все эти характеристики, данные в черновике, взяв для образа Наполеона иное толкование.
Положение строфы восьмой между строфою о смерти Людовика и строфою, начинающейся словами:
тоже позволяет считать, что эта строфа заканчивает, так сказать, иностранную часть оды, что здесь после смерти Людовика описано царствование Наполеона, а после этого идет переход к России.
Доклад Фейнберга был выслушан, был одобрен М. А. Цявловским; напечатан не был, обсужден тоже не был.
В пушкинском однотомнике, изданном сейчас под редакцией Б. В. Томашевского, эта мысль, аргументированная в 1929 г., уже превратилась – через семь лет – в пушкинианскую аксиому.
Б. В. Томашевский дал к строфе примечание: «Отношение к Наполеону как к «самовластительному злодею» характерно для эпохи после войны 1812 г.»
То же сделано в издании «Академии».[1]
Пушкин называл Наполеона великим человеком и говорил:
Для Пушкина эти строки выражали не новое отношение к Наполеону, а старое.
К строфе он дал примечание в письме к Вяземскому:
«Эта строфа ныне не имеет смысла, но она написана в начале 1821 г.; впрочем, это мой последний либеральный бред, я закаялся…» (1823 г.).
Дальше Пушкин цитирует свои стихи:
Я привожу эту строфу потому, что в ней снова упомянута свобода.
Пушкин как будто возвращается к своей старой оде, отрекаясь от нее, и в то же время связывает свое положительное отношение к Наполеону со старыми своими стихами.
Теперь я, кажется, изложил все те основания, какие некоторые пушкинисты положили в основу нового толкования стихотворения, отвергнув вековую традицию.
При новом толковании стихотворения Пушкин оказывался типичным защитником конституционной монархии.
Мы модернизировать Пушкина не должны, но, прежде чем переосмысливать его стихи, мы должны тщательно посмотреть, на чем основана столетняя традиция восприятия, идущая со времен самого Пушкина.
Стихотворение написано в эпоху Священного союза, в эпоху реставрации Бурбонов, поэтому третью строфу оды:
всего вернее воспринимать как изображение послереволюционной Европы.
Вряд ли Пушкину, другу Чаадаева, казалось, что нет никакой разницы между Наполеоном и Бурбонами.
Ода «Вольность» написана или в 1817 г. или в 1819 г.
Первая дата указана самим Пушкиным, но данные переписки А. И. Тургенева с П. А. Вяземским указывают на 1819 г.
Пушкин имел основания молодить свою оду: это уменьшало его вину, она оказывалась написанной 18- летним юношей.
Во всяком случае, ко времени написания оды у Наполеона не было никакого трона, и трон его ненавидеть было не за что.
Кроме того, у Наполеона был только один сын, который умер только в 1832 г.
Таким образом, герой восьмой строфы имеет признаки, прямо противоречащие образу Наполеона.
Вся ода говорит о самовластии, притом о самовластии русском.
Возьмем стихотворение Пушкина 1822 г.
Здесь совершенно ясно, понятно, о каком самовластии говорит Пушкин.
Дальше идет место: «Вот Кесарь, где же Брут?»
Кесарь здесь – русский царь, стоящий во главе Священного союза; это и есть тот тиран мира, которого проклинает Пушкин.
В оде дан синтетический портрет Павла и Александра, и Александра больше, чем Павла.
Я привожу запись Пушкина от 2 августа 1822 г.:
«Царствование Павла доказывает одно: что и в просвещенные времена могут родиться Калигулы. Русские защитники самовластия в том несогласны и принимают славную шутку г-жи де-Сталь за основание нашей конституции: En Russle le gouvernement est un despotisme mitige par la strangulation. (Правление в России есть деспотизм, ограниченный удавкою) (Пушкин, т. VI, стр. 24).
Дети, которые гибнут у самовластительного злодея, – это дети Романовых.
Дочери Павла умирали в 1795 г., в 1801 г., в 1803.
Дочери Александра умирали в 1800 и в 1808 г.
То, что стихотворение написано в 1817 году, для меня вообще мало вероятно. Оно звучит, как более позднее.
Тут я должен прибавить еще одно обстоятельство, важное для датировки.
28 декабря 1818 г. умерла сестра и любовница Александра – Екатерина Павловна. Известие об этом было получено в России 11 января.
Это было большим горем Александра.
Образ Калигулы связан не только с Павлом, но и с Александром, потому что Калигула был убийцей своего отца и мужем своей сестры.
Упоминание о стихах на «Вольность» мы находим в письме Карамзина от 19 апреля 1820 г. В это время гибель Екатерины Павловны была очень свежа, и мне кажется, что стихотворение написано в начале 1819 г. и «жестокая радость» Пушкина имеет точный адрес.
Все это Пушкин превосходно знал. В 1824 г. он записывает свой воображаемый разговор с Александром I.
Привожу запись этого разговора и обращаю внимание, что в нем говорится о каких-то пушкинских обвинениях, которые направлены против личной правды и чести царя.
