Андреевич.
Забавно слушать процедуру обсуждения кандидатов, предшествующую голосованию. По иезуитской традиции не принято ругать обсуждаемых — это почему-то считается дурным тоном. Есть, однако, богатейший арсенал средств унижения нежелательного кандидата и возвеличивания своего протеже. Не все, однако, владеют этой изощренной техникой, и довольно часто мне приходилось наблюдать смешные «ляпы». О научных заслугах кандидата говорят очень кратко, часто, пользуясь невежеством основной массы выборщиков, несут демагогический вздор. Членство кандидата в иностранных научных обществах и академиях чаще всего работает против него. «Ишь какой прыткий! Он член, а мы нет; у нас ты еще подождешь!» Много зависит от обстановки в отделении. Например, отделение математики хорошо известно своими антисемитскими традициями. Именно там неоднократно проваливали члена ведущих академий мира, нашего крупнейшего математика — Израиля Моисеевича Гельфанда. На последних выборах он даже не баллотировался — вот молодец! Тот факт, что я являюсь членом тех же академий, также работал против меня. Лучшего нашего астронома Соломона Борисовича Пикельнера 5 раз проваливали и так и не выбрали в нашем отделении. Думаю, что в гуманитарных отделениях положение еще сложнее. Я хорошо знаю, например, нашего замечательного лингвиста Владимира Ароновича Лившица, человека, расшифровавшего несколько мертвых азиатских языков, члена Британской Академии. Вдобавок он еще ветеран войны и член КПСС. Он ни разу не баллотировался в Академию — ему это даже не приходило в голову. Еще был разительный пример — Игорь Михайлович Дьяконов, крупнейший лингвист-семитолог, видающийся историк древнего Востока, ветеран и герой войны. Его три раза проваливали на выборах — так и не выбрали. Зато директор Института востоковедения Гафуров, бывший первый секретарь ЦК КП Таджикистана — невежественный хитрый азиат — был академиком. А сейчас там директорствует некий Примаков — один из наших бандитов пера, специализировавшихся по Ближнему Востоку — этот тоже академик. Кажется ему принадлежит очень удобный термин — «нетрадиционное востоковедение»…
Таких примеров можно привести много. Значит ли это, однако, что в Академию не выбирают настоящих ученых? Ни в коем случае! В этом как раз и состоит парадокс. Если мы составим список действительно крупных российских ученых, живших и творивших в течение последних двух веков, мы увидим, что подавляющее их большинство било избрано в Академию наук. Возникает естественный вопрос: как же так? Ответ состоит в том, что Академия наук время от времени обязана выбирать настоящих ученых — иначе этот институт перестанет быть престижным. Быть членом учреждения, основанного Петром Великим, где жили и работали Ломоносов, Павлов, Чебышев, Крылов, Ландау, где сейчас работают Капица и Сахаров — весьма лестно!
Настоящих ученых очень мало. Их особенно мало — было и есть — в нашей стране, которую уже очень давно захлестнул чиновничье-бюрократический поток. Поэтому можно (и даже нужно) позволять время от времени выбирать в ее состав этих безобидных чудаков. Сравнительно большие шансы быть избранными имеют молодые, талантливые, тихие ученые. Здесь важно еще и то, что по свойствам своего характера и по молодости лет они еще не наняли настоящих врагов. Каждый из них оправдывает безбедное существование в стенах Академии по крайней мере десятка личностей, которых мы называем балластом. Иначе — увы! — нельзя!
При всех недостатках и несуразностях, о которых я попытался дать только самое бледное представление, Академия наук — хорошее учреждение, где все-таки кое-что можно сделать. За это ей спасибо!
Кое-что об Арцимовиче
Бывает же такое досадное невезение! Столько месяцев мечтать о поездке на крымский курорт, обдумывать, какие надо с собой брать платья и всякую всячину, без которой женское существование на отдыхе невозможно — и на тебе! — накануне отъезда из родного Минска на юг вскочила лихорадка на губе, да такая злая! Когда Татьяна Владимировна, кандидат музыковедения, приехала в санаторий им. Пальмиро Тольятти, что около Золотого Пляжа, злосчастная лихорадка уже успела распространиться на всю верхнюю губу и, о ужас, собиралась разрастись еще выше. Всего обиднее, что Татьяна Владимировна была отнюдь не какая-нибудь фифочка, над бедой которой можно было просто посмеяться. Музыковед из Минска была крупная, красивая шатенка, довольно молодая, очень славная и большая умница. Это я быстро установил, поскольку сидел в санатории с ней да одним столом. По такой причине я был, пожалуй, единственным мужчиной, которому она показывала свое изуродованное зловредной лихорадкой лицо; от всех, бедняжка, пряталась и вела совершенно мышиное существование.
Шел сентябрь 1973 года. Погода стояла изумительная, и от санаторно-музфондовской тоски я сразу же после завтрака убегал на пристань, садился на катер и ехал в родной Симеиз, Оттуда быстрым шагом по живописнейшей дороге я шел в Кацивели, где у самого моря стоит красавец-радиотелескоп Крымской обсерватории — знаменитый РТ-22. Там работали ребята из моего отдела, и мне было с ними хорошо. Кроме того, присутствие начальника (т. е. меня) было полезно для дела — отношения с Крымской обсерваторией были далеко не простые. К обеду, я, опять-таки катером, возвращался в санаторий.
За обедом я отчаянно хвастался — какие, мол, красоты в Симеизе, какой впечатляющий радиотелескоп стоит в Кацивели, и как там славно купаться — не то, что в этом музфондовском лягушатнике! И как-то раз бедная Татьяна Владимировна не выдержала моей трепотни и с укоризной сказала: «Чем распалять мое воображение такими красотами, взяли бы с собой на прогулку бедную одностольницу». «Отлично, — сказал я, — только за завтраком не задерживаться — катер ждать не будет!»
Прогулка удалась на славу. Татьяна Владимировна прямо-таки ожила. На обратном пути, когда, отчалив от симеизского пирса, катер довольно далеко ушел в море и стал разворачиваться на Алупку, я показал своей спутнице белеющие на «хвосте» Кошки купола Симеизской обсерватории и с деланной небрежностью заметил: «Вон там я проработал четыре года!» «Боже мой, какие же вы, астрономы, счастливые — жить и работать в таком райском месте!» Желая окончательно сразить наивную провинциалочку (непонятно только — зачем, скорее всего, просто по привычке), я ответил ей: «Наш покойный верховный шеф — академик-секретарь Арцимович как-то заметил: «Наука есть способ удовлетворять свое любопытство за казенный счет». Этакой небрежной ссылочкой на знаменитого физика я, по идее, должен был окончательно утвердить свое почти космическое величие. Но тут случилось нечто абсолютно неожиданное. «Знавала я Вашего Льва Андреевича», — не без некоторой ядовитости заметила Татьяна Владимировна. Я, естественно, несколько изумился. Как-то вдруг наш роли переменились, и я быстро превратился в наивного провинциала, слушавшего, разинув рот, светскую даму.
Было мне от чего испытать такую метаморфозу. То, что рассказала о покойной Льве Андреевиче моя случайная знакомая, решительно меняло мои давно устоявшиеся представления об этом незаурядном человеке. Я никогда не был близко знаком с ним, хотя довольно часто наблюдал его издали. Еще бы! Многие годы он был академиком-секретарем моего отделения физики и астрономии. Его авторитет был безграничен. Сколько раз я любовался им, когда он проводил собрания нашего отделения — весьма сложного, разношерстного организма. Как он мог мгновенно ориентироваться в быстро меняющейся ситуации, выбирая единственно возможную линию поведения. Какой же это был блистательный полемист, как он умел сразу же находить еле заметную слабину в позиции оппонентов! Надо же знать состав нашего отделения! Это вам не депутаты Верховного Совета! Какие характеры, какие коллизии — и это при действительно тайном голосовании! За всю мою жизнь я не видел такого блестящего и абсолютно компетентного руководителя сложнейшего коллектива. Он был обаятелен, его чеканная речь искрилась юмором. И всегда чувствовалось, что Лев Андреевич — барин, аристократ в самом высоком смысле этого слова. Добавлю еще, что моему избранию в Академию в 1966 я всецело был обязан твердой поддержке Льва Андреевича. Короче говоря, этого человека я любил издалека. Тем более, что в отличие от других физиков его ранга он прекрасно разбирался в астрономии.
И вместе с тем… Вместе с тем, его поведение иногда меня одновременно и удивляло, и огорчало. Я, например, никак не мог ни понять, ни простить его отношения к лучшему из наших астрономов, высокоталантливому Соломону Борисовичу Пикельнеру. На моих глазах он, будучи председателем общего
