Представляешь?
— Представляю. Выговор дали?
— Дали. Не за коронки, конечно, а за то, что рано перевел ее в отделение. А рано я ее перевел потому, что в реанимации места не было. Вот так… Меня потом вся больница «стоматологом» дразнила. Эх, лучше не вспоминать, сколько раз я незаслуженно получал по ушам…
— Лучше вспоминать, сколько раз не получал.
— Такого не было, — покачал головой Агейкин. — За все получал. И за свои косячки, и за чужие…
— Ладно, хватит ныть. Сдавайся.
— Сдаюсь. — Агейкин выложил на стол ключи от сейфа. — Больных нет, в журналах я уже расписался.
Едва за Агейкиным хлопнула дверь, как повалили «скорые». Отравление за отравлением. Опасения его были не напрасны. Кто-то перепил снотворного по дури, кто-то с суицидальной целью…
Три любителя грибов поступили один за другим… Кто сам грибочки собирал, кого в гостях угостили. Те, кто отравился собственноручно собранными грибами, всегда рассказывают о том, сколько лет они собирают грибы и ни разу – ничего, кроме удовольствия. А вот на этот раз не повезло… Лучше бы уж шампиньоны ели, честное слово.
Юноша семнадцати лет отравился водкой.
— Водка-то нормальная была, только я много выпил, наверное…
— У Марины, медсестры из трансплантологии, так племянник умер, — сказала медсестра Маша. — Мать домой пришла, а он на полу мертвый валяется, а на столе литровая бутылка стоит. И водки там на донышке…
— По идее, если с организмом все в порядке, то должен включиться рвотный рефлекс, — сказал Данилов. — Самозащита срабатывает…
— У этого не сработала, — вздохнула Маша. — Я чем дальше живу, тем убеждаюсь – лучше без детей. И хлопот меньше, и разочарований.
«Выйдешь замуж – сразу изменишь свое мнение», — подумал Данилов, но переубеждать Машу не стал. Сама разберется…
Елена не звонила. Данилов тоже не звонил. Не было ни желания, ни времени. Время от времени в душе колыхалась горечь. Даже не горечь, а злость. Злость на Елену (неужели она его не понимает?) и на себя самого (ты, брат, тот еще кобель, сразу же сообразил, где и с кем утешиться).
Данилов пообещал себе, что завтра же вечером поговорит с Еленой серьезно. Надо же внести ясность. Может, ей еще что-то не нравится, пусть скажет об этом прямо.
Несмотря на все произошедшее, представить свою жизнь без Елены Данилову было трудно. Сразу же появлялось некое чувство пустоты. Ближе к вечеру Данилов уже злился только на себя одного. Повел себя как персонаж дешевой мыльной оперы, этакий мачо-кобелячо. Можно было просто объяснить Елене, что ее выпады сильно его задевают, а не устраивать этого представления с уходом. Впредь надо быть сдержаннее, вести себя по-мужски, а не истерить, как кисейная барышня.
Сегодня Данилов радовался обилию поступающих. Работа отвлекала от грустных дум, да и время летело быстро. Выбившись из привычной колеи, Данилов не принес на дежурство никакой еды, но это обстоятельство его не расстроило – надо же иногда устраивать нечто вроде разгрузочных дней. К тому же крепкий чай превосходно отбивал аппетит.
— В реанимацию женщину привезли, тридцать два года, — Маша вернулась с перекура и делилась новостями, — у нее неделю назад муж умер в нашей сосудистой хирургии. Перевели из сто двадцать третьей больницы с угрозой разрыва аневризмы брюшной аорты, наши его продержали три дня в палате, пока аневризма на самом деле не разорвалась, и только тогда взяли на операцию. Ну, в общем, не спасли. Жена такой скандал устроила – с двенадцатого этажа на первом слышно было. А как похоронила – отравилась реладормом.
— А реладорм где взяла? — спросил Данилов. — Его ведь без рецепта не купишь?
— Этого не знаю. — Маша пожала плечами. — Мы с девчонками поспорили – вот как это объяснить? Такая любовь сильная или банальный страх остаться одной, без каменной стены?
— Состояние тяжелое?
— Тяжелое.
— Ну, если выживет, тогда спросите.
— Кто ж на такие вопросы отвечать будет, Владимир Александрович? Вы что, смеетесь?
— Нет, не смеюсь. Просто кроме нее некому ответить на этот вопрос.
— Наверное, это любовь… — предположила Маша. — Ну а теперь-то чему вы улыбаетесь?
— Тому, как причудливо сочетаются в вас романтизм и практицизм, — признался Данилов.
— Да – я практичный романтик, — кивнула Маша. — И помечтать люблю, и деньги считать умею. Дитя двадцать первого века.
Данилов внезапно почувствовал себя не очень молодым. Ощущение, если честно, было не из приятных. «Врачу вообще невозможно оставаться молодым, — подумал Данилов. — Во-первых, сразу же после окончания института нас начинают величать по имени-отчеству. Во-вторых, держаться надо солидно. В-третьих, все молодые врачи прибавляют себе возраст, чтобы казаться опытнее. Так незаметно и расстаешься с молодостью. Впрочем, зря я кручинюсь, меня ж вчера в магазине два раза молодым человеком назвали и в метро один раз. Так что не все еще потеряно…»
— А вчера в столичных новостях выступал архитектор и рассказывал про Склиф, — вспомнила Маша. — У нас планируется какое-то грандиозное строительство – современный клинический корпус, который протянется от Садового кольца вдоль проспекта Мира, новый патологоанатомический корпус, здоровый такой…
— А старый снесут?
— Наверное. Только нам ничего не построят, — вздохнула Маша. — Будем в старом здании сидеть.
— Да у нас вроде с пространством все нормально, — сказал Данилов.
— Корпус маленький, — не согласилась Маша.
— На одну реанимацию, три отделения и наш приемный покой – в самый раз.
— Могли бы построить новый корпус и добавить отделений здесь, а не открывать где-то там, в сто тридцать шестой.
— Москва – большой город с огромными транспортными проблемами. Нерационально устраивать один мегацентр отравлений. Лучше рассредоточить отделения по городу. Так пациенты будут быстрее попадать на койку, а это очень важно.
— А вы сами, Владимир Александрович, в сто тридцать шестую уйдете или у нас останетесь?
— Боюсь, что ни туда и ни сюда, — ответил Данилов. — Был у меня на днях не очень приятный разговор с Ромашовым…
— С ним другого разговора и быть не может! Он же Такой Большой и Строгий Начальник!
— И он мне заявил, что мое присутствие в Склифе нежелательно!
— А вы что?
— Думаю. Знаете же поговорку: «Насильно мил не будешь».
— Жаль, если вы уйдете, — вздохнула Маша. — У нас в приемном нормальные доктора почему-то вообще не задерживаются.
— Работа не самая приятная, вот и уходят, — заметил Данилов. — Я тоже не горю желанием годами торчать на приеме.
— А вот мне, Владимир Александрович, наоборот, в отделении не нравится. Там скучно, и лица каждый день одни и те же. Правда, старшей сестрой в отделение я бы пошла.
— Почему?
— Старшая сестра – это другое дело. Белый человек. Ходишь, всех пинаешь, а сама особо не напрягаешься…
— Боюсь, Маша, что у вас превратное представление о плюсах и минусах должности старшей сестры. Это собачья работа. Старшая сестра руководит средним и младшим персоналом, отвечает как за внутренний
