говорила она, — замечательная биография. Это город баррикад, восстаний, революций. Более ста лет назад здесь взвилось в небо красное знамя — международный символ революционной борьбы. Здесь работал Карл Маркс, жил Владимир Ильич Ленин…
«Теперь здесь хозяйничают гитлеровцы, — с болью подумал Павлик. — Что я буду делать в этом городе? Что? Прятаться от фашистов, и все? Сидеть на шее у матери и сестры Жаннетты? Это же нечестно, бессовестно! Лучше всего было бы уйти в лес к партизанам. Но где они, эти партизаны, попробуй найди! Да станут ли они говорить с каким-то замухрышкой…
Павлик уголком глаза взглянул на задумчивого Грасса. О чем сейчас думает немец? А он что будет делать в Париже? К партизанам не пойдет. Ненавидит гитлеровцев, но «поднять руку на своего брата по крови, — говорят он, — это уж слишком». Может быть, Грасс возвратится на старое место, где работал накануне войны, на завод «Рено»? Но туда ему показываться нельзя — схватят и расстреляют за дезертирство.
Грасс думает о своем старом друге, папаше Луи. Старик ему поможет. И куском хлеба и советом. Папаша Луи неглуп, сердечный человек, хотя не без странностей.
Вокзал. Поезд остановился. Из окон видно много коричневых вагонов с надписями: «Париж — Лион», «Париж— Рим», «Париж — Марсель», и вагонов пригородного сообщения с сиденьями на крышах.
— Жаннетта, ты хозяйка Парижа, веди! — обратился Грасс к девочке, когда они вышли на привокзальную площадь.
Они шли, как заранее условились: Павлик и Жаннетта впереди, немец с пистолетом в руке — сзади.
Шагая узкими, угрюмыми улицами и темными переулками нищенской северной окраины, Грасс чувствовал на себе полные презрения взгляды французов.
Некоторые прохожие останавливались, открыто выражая свою ненависть:
— Эй, унтер! Отпусти малышей, пока тебе голову не проломили!
— Оставь детей и уходи с богом…
— Проваливайте! — покрикивал он, напустив на себя грозный вид. — Предупреждаю: буду стрелять.
— Фашист, свинья!
— Гитлеровская собака!
— Оболтус, скоро вам конец!
Гневные реплики, летевшие вдогонку из открытых окон и дверей трущоб, вызывали у немца внутреннюю дрожь. Ему было очень тяжело, но он старался это скрыть, шагал надменно, с важным видом. Кто-то швырнул в него камень. Он увернулся от удара и с горечью подумал: «Дальше так идти невозможно — убьют!»
Жаннетту все это забавляло. С гордостью она думала: «Видишь, какие мы, французы: никого не боимся». А Павлик шел с понуренной головой. Он думал о Грассе. Он догадывался о мыслях, которые мучили сейчас бедного немца.
Когда полетел другой камень, Жаннетта засмеялась, но тут же остановилась под взглядом Павлика.
— Пойми, — сказал ей тихо Павлик, — Грасс сейчас это терпит ради тебя.
— А ради тебя разве нет?
— И ради меня.
— Молча-а-ать! — закричал сзади Грасс. — Пристрелю!
2. Знакомый дом
На центральном проспекте, где на каждом шагу попадались эсэсовские патрули на мотоциклах, стало легче. Здесь французы вели себя более сдержанно. Перейдя площадь, Грасс остановил легковую машину.
Молодой шофер, сидевший за рулем, скорчил недовольную мину:
— Я занят, господин унтер-офицер. Спешу. Меня ждет начальство — генерал Мунд. Слышали о таком? Командир эсэсовской дивизии…
— Врешь, собака! — заорал Грасс. — Подвези, не то пущу тебе пулю в лоб!
Молодой француз пожал плечами:
— Что ж, садитесь. Ваша воля, господин унтер-офицер, вы хозяева.
— Молчать!
— Слушаюсь.
Павлик и Жаннетта уселись на заднее сиденье, Грасс — рядом с шофером.
— До Больших Бульваров, а там скажу, куда дальше ехать.
— Господин унтер-офицер…
— Молчать!
Машина неслась на предельной скорости. Мелькали широкие, обсаженные тенистыми каштанами улицы, площади, многоэтажные здания, арки, памятники… Но людей было мало. «Куда они девались?» — подумал немец и, услышав в глубине машины шепот, обернулся. Жаннетта, поминутно поправляя выбивавшиеся из-под берета волосы, что-то оживленно рассказывала Павлику.
— Прекратить разговоры! — крикнул Грасс.
Жаннетта лукаво подмигнула ему и сердито произнесла:
— Кошон!
Шофер улыбнулся.
— Что он сказал? — обратился к шоферу Грасс. — Что такое «кошон»?
— «Слушаюсь», — объяснил молодой француз, пряча смеющиеся глаза. — Господин унтер-офицер, Большие Бульвары.
— Хорошо. Теперь на Риволи.
Шофер очень удивился. На Риволи? Зачем же было делать такой крюк?
— Молчать!
На улице Риволи, недалеко от площади Согласия, шофер затормозил. Дальше ехать нельзя было. Вся магистраль была запружена народом. Легковые машины, автобусы, велосипеды образовали непроходимый затор. Тут и там метались полицейские, но разогнать толпу не могли. Подняв голову вверх, люди размахивали руками, волновались, чем-то восхищались.
Грасс и ребята вышли из машины.
— Далеко ли отсюда к твоей сестре? — спросил у девочки немец.
— Близко. Вон там, за углом. В переулке, — ответила сна скороговоркой, тоже подняв голову.
Белка на дереве, — указал пальцем Павлик.
— Где, где? — дернула его Жаннетта за рукав и тут же от радости подпрыгнула. — Ви-жу!
Грасс, наблюдая за толпой и прислушиваясь к взрывам неудержимого смеха, вспомнил слова одного приятеля из Лиона: «Веселость редко покидает француза, даже в самое трагическое для него время».
Публика начала неистово хлопать в ладоши: белка, убегая, юркнула куда-то вниз и через секунду появилась на макушке соседнего дерева. Спрятавшись среди ветвей, она высунула мордочку и стала пугливо озираться по сторонам.
— Велика беда! А я вмиг поймаю, — возбужденно произнесла Жаннетта. — Павлик, за мной!
— Стой! — крикнул Павлик, хватая безрассудную девчонку за руку.
Многоэтажный дом. На запыленной клетке лифта надпись: «Лифт не работает». На пятый этаж
