всякой хоть отбавляй, — боязливо оглянулся он по сторонам. — Особенно среди наших, что из России. В прошлую весну двое сбежали. Хи-хи-хи! — захихикал Бородавка. — Одного — Фирюбина — пристрелили на месте, а Сеньку Хитова притащили напоказ. Гауптман Веммер у него спрашивает: «Хитов, зачем бежал, разве здесь плохо?» Сенька отвечает ему: «Здесь не плохо, но я не. хочу быть шпионом, изменником родины». Хи-хи-хи!
Павлик остановился:
— Шпионом? Какие шпионы?
Рыжий махнул рукой:
— Какие там шпионы! Впрочем, — добавил он примирительным тоном, — мне какое до этого дело? Кормят хорошо, работать не заставляют — чего еще?
Глава вторая
1. Французская девочка
Появление новичка вызвало в зале острое любопытство. Сотни глаз устремились к двери, где рядом с Бородавкой стоял белокурый паренек.
Вдруг к выходу юркнула смуглая девочка с выразительными карими глазами и вьющимися черными волосами. Не говоря ни слова, она схватила Павлика за рукав и дернула его к себе. Он смутился, покраснел.
— Павлик, не иди, она плохая, — запротестовал рыжий. — Она француженка! Жаннетта, уйди по- хорошему!
Но девочка была не из тех, кто легко отказывается от своих намерений. В ее карих глазах зажглись лукавые и насмешливые искорки.
— Проваливай, несчастный! — с нескрываемой враждебностью посмотрела она на Иоганна.
Тот не уходил. Тогда она под одобрительный смех ребят грубо оттолкнула Бородавку и потащила за собой' Павлика. Едва они успели сесть, как погас свет, и на экране замелькали первые кадры.
Жаннетта наклонилась к Павлику и на ломаном немецком языке сообщила о том, что рыжий — доносчик, дружит с гестаповцами.
— Все его бьют, но это не помогает, — пожаловалась она. — Однажды я ему чуть ухо не откусила. Думаешь, помогло? Нет. Ничуть.
— Я сразу разгадал его, — сказал Павлик по-французски.
Жаннетта взглянула на него с радостным изумлением:
— Ты тоже из Франции?
— Нет, я из России, из Советского Союза, — ответил Павлик. — Моя мама учительница французского языка. Она меня с малых лет…
Сзади зашикали. Вслед за этим раздался чей-то зычный голос:
— Жаннетта, не каркай!
— Фельдфебель Круппке, — с явным раздражением пояснила девочка и, выпрямившись, стала смотреть на экран.
Гитлер разговаривает по телефону. Цепкие, холодные глаза, большой, мясистый, слегка свернутый набок нос..
— Какой он противный! — шепчет Жаннетта.
На экране большая рука. Фюрер пишет. Буквы налетают друг на друга, громоздятся, а некоторые отскакивают в сторону.
— И почерк ужасный.
— Некрасивый, — соглашается Павлик.
Небо почернело от самолетов. На земле — река тяжелых танков. Тысячи бомб с визгом обрушиваются на разбегающуюся в панике армию. И опять Гитлер. Он садится в самолет и куда-то улетает. Красивый город. Широкие улицы, бульвары, площади.
— Париж! — У девочки задрожал голос. — Вандомская площадь…
Фюрер уже в автомобиле. Он надменно смотрит по сторонам. Его нижняя губа резко выпячена. Он разглядывает только что занятую им столицу Франции.
— Кошон![2] — вырывается у девочки. — Гитлер — кошон. Кошон, кошон, кошон! — неистово топает она ногами.
Но и это ей кажется недостаточным. Она закладывает четыре пальца в рот, раздается пронзительный свист.
Треск в кинобудке прекращается. Вспыхивает свет. Между рядами пробирается фельдфебель Круппке. Его желчное лицо страшно.
— Вон отсюда! — шипит он, словно гремучая змея. — На пять суток в карцер!
Девочка направляется к выходу. У дверей она останавливается и, сложив руки в рупор, кричит в зал: «Гитлер— кошон! Гитлер — кошон!»
2. Драка
Павлика зачислили в третий взвод. Его железную койку поставили рядом с койкой Бородавки. После отбоя рыжий перелез к нему в постель и принялся его распекать.
— Я ж тебя предупредил: не ходи с ней, — ворчал Бородавка. — Фельдфебель все время на тебя косился. Знаешь, за что? За то, что ты сидел рядом с Жаннеттой. Ее уже давно собираются отправить в лагерь. Пусть попробует, как там сладко. Пусть поработает с утра до вечера на выборке породы. На шахте, Павлик, тяжело, очень тяжело. Спина ноет, пальцы распухают и вдобавок еще голоден, как собака. Бьют, подгоняют: «Шнеллер! Шнеллер, руссише швайн!»[3]
Рыжий перевел дыхание и продолжал:
— Тот носатый, что подходил к тебе после кино, — Витя Беляев. Тоже хорош гусь! В прошлом году он пытался взбунтовать весь наш взвод. Об этом донесли начальнику, и тот посадил его на десять дней в карцер. — Бородавка хихикнул. — Витя вышел оттуда шелковый, тихий, как голубь. После карцера долго болел. Чуть не умер. Да, — протянул рыжий, — в карцере пирогами не кормят. Сто граммов хлеба через день, кружка воды…
Каждое слово, сказанное Бородавкой, точно острый кож вонзалось в сердце Павлика. Он думал о французской девочке.
— А ребята?
— Что — ребята? — не понял Бородавка.
— Можно ведь помочь тем, кто попадает туда…
Рыжий фыркнул:
— Помочь? Попробуй! Карцер находится в таком месте, что к нему не подступишься. Он виден из окон начальника, за ним следит дежурный из караулки, к нему прислушивается часовой с вышки. Чуть что — стреляют. Бах-бах. Недавно одна девочка (она, кажется, была из Киева) вздумала помочь своей подружке, итальянке Белле. Ее застрелил автоматчик с вышки. Она пролежала несколько дней у карцера. Рядом валялся хлеб, который она собиралась передать Белле. Вот дура, а!
Павлику стало жутко. Ему хотелось остаться одному, но навязчивый земляк не собирался уходить. Пришлось пуститься на хитрость: притвориться спящим.
До самого подъема Павлик не сомкнул глаз. Он метался, точно в лихорадке. Теперь ему стало ясно, в
