большой стол, за ним сидели строгие и сердитые люди. А одна женщина была не строгая и не сердитая, я ей улыбнулась и сказала: «Здравствуйте!»
Строгая и сердитая села за рояль и спросила меня вдруг добрым голосом:
— Как тебя зовут?
— Нина. — Я очень удивилась, что она добрая.
— Что ты нам споёшь, Ниночка, ведь ты умеешь петь? — И она мне улыбнулась.
— Конечно умею, я спою «Колыбельную».
Они все заулыбались, и женщина начала играть «Колыбельную», но совсем другую, не ту, которую хотела спеть я. И вообще, эту колыбельную я не люблю, потому что там «мама» поёт «мальчику»: «Кто-то вздохнул за стеной, что нам за дело, родной!» Я, когда ещё в Москве это первый раз услышала, мне это сразу не понравилось. И сейчас не нравится! Мне было очень-очень неудобно, но, когда уже надо было вступать, я сказала:
— Извините, пожалуйста, но я хотела спеть совсем другую колыбельную!
Они все очень удивились, и женщина за роялем спросила:
— А какую ты хотела спеть?
Я говорю:
— Я хотела спеть Бабушкину — «Спи, младенец мой прекрасный, баюшки-баю…»
Они ещё больше удивились, и женщина за роялем спросила:
— Ты будешь петь без аккомпанемента?
— Да, — сказала я.
— Пой, Ниночка, — сказала женщина за роялем.
И я спела им Бабушкину колыбельную — она очень красивая и очень грустная! Все сердитые и строгие за столом стали улыбаться и громко говорить, а женщина за роялем спросила:
— Ниночка, а если я тебе сыграю на рояле незнакомую мелодию, ты сможешь её повторить, то есть пропеть?
— Смогу, — сказала я и удивилась, потому что это очень просто!
Она сыграла — я спела. Какой-то мужчина за столом сказал:
— Ну давайте же примем её в школу!
Все заулыбались и засмеялись. Ко мне подошла та, первая, не строгая и не сердитая, и спросила:
— Хочешь заниматься у меня в классе?
Я обрадовалась и сказала:
— Очень хочу!
Она обняла меня за плечи и сказала:
— Меня зовут Елена Григорьевна! А как тебя Мамочка зовёт?
— Нинуша. — Я сказала и немножко смутилась, потому что так меня зовёт только Мамочка. Но сразу подумала, что она не обидится на меня, потому что мы с Бабушкой ей расскажем, какая Елена Григорьевна хорошая!
Мне шесть лет
Сегодня 20 ноября — мой день рождения. Мне шесть лет! Мамочка сказала, что вечером она раньше придёт с работы и мы будем праздновать мой день рождения!
Мы очень хорошо живём после лета — Папа сделал нам ещё два «жирафа», и вечером в комнате много света, у нас больше еды, и никто уже никуда не падает, но есть хочется. А самое замечательное — это музыкальная школа! Там так красиво, так интересно, мы водим хороводы и поём в большой красивой комнате, где меня принимали в музыкальную школу, мне очень нравится Елена Григорьевна и ещё одна преподавательница, она — по музграмоте. Все преподаватели мне улыбаются, как будто я маленькая. Я им тоже улыбаюсь — они же не знают, что я большая. Мне очень нравится музыкальная школа, но мне совсем не понравилась скрипка! Не похожа она ни на какой прекрасный женский голос, особенно на Бабушкин. Она противная, скрипучая, и у канифоли гадкий запах. А музыкальная школа мне очень нравится!
Эллочка поступила в «общеобразовательную школу» в третий класс — сама готовилась по книжкам из библиотеки. Когда её принимали в школу, то сказали, что по знаниям её можно было бы взять в пятый класс, но там мальчишки-второгодники по четырнадцать лет «её совсем забьют, могут и искалечить», поэтому её возьмут в третий. Кроме того, ей ещё только восемь лет!
Ещё после лета, когда стало холодно, ко мне опять приходило воспаление лёгких. Мамочка и Эллочка ставили мне много банок — и оно ушло. А у Эллочки была очень большая «болячка» на голове, мне было её так жалко — она садилась на пол и грела её о батарею. Я несколько раз спрашивала: «Эллочка, тебе больно?» Она качала головой. Тогда я спросила у Бабушки: «Что у Эллочки с головой?», потому что болячка росла и росла и стала такой большой, как будто к голове сзади приставили ещё полголовы. Бабушка прижала руки к щекам, чуть не заплакала и сказала, что у Эллочки «заражение крови» и завтра или послезавтра ей будут делать операцию. Мне стало странно! Потом я постояла у окна и пошла к Бабушке. «Бабушка, — говорю, — всё будет хорошо, Эллочка поправится?» — «Да, — сказала Бабушка очень уверенно, — Эллочка поправится и всё будет хорошо!»
Эллочке сделали операцию, она поправилась, теперь всё очень хорошо, потому что сейчас уже вечер, пришла Мамочка и… начнётся мой день рождения!
Мы все сидим за столом, светло, потому что все «жирафы» горят. Мамочка встаёт и говорит:
— Нинуша, милая, ненаглядная моя девочка! Я поздравляю тебя с твоим шестилетием — ты уже совсем большая, и я желаю тебе всегда оставаться такой же! — И тут Мама стала говорить про меня очень хорошие слова, а я смутилась, потому что я совсем так про себя не думаю — вообще, я много думаю, но не про это. — И ещё, — сказала Мамочка, — я желаю тебе стать очень сильной и очень здоровой! А вот это, — Мамочка протянула мне свёрток, завязанный ленточкой, — это подарок от всех нас.
— Спасибо, Мамочка, спасибо всем! — закричала я и стала быстро развязывать и разворачивать подарок. Это так замечательно, когда ты разворачиваешь подарок, — ты ведь совсем не знаешь, что там, даже догадаться невозможно.
Я развернула подарок — ой-ой-ой! — там два зайца — один голубой, а другой тёмно-тёмно-синий. А ведь у нас здесь совсем нет игрушек, а теперь будет сразу два зайца! И ещё в подарке маленький кулёчек. Я быстро его раскрыла — а там ПРЯНИК и ШОКОЛАДНАЯ КОНФЕТА в бумажке! Анночка, Элка и я — мы все охнули. Пряник и шоколадная конфета — вот это совсем нельзя было догадаться. А пряник ещё так сладко пахнет! Я думаю: сейчас их заверну обратно, а потом медленно, медленно, маленькими кусочками съем. Потом! Одна! И только я это подумала, Мамочка говорит:
— Вот как раз сейчас будет чай — и ты сможешь угостить Эллочку и Анночку, разделишь всё на три части, и будет праздничный ужин!
— Что-о-о?! — Не может быть, неужели Мамочка так сказала? И у меня в голове все мысли сталкиваются, потому что я хочу, очень хочу всё это съесть сама и не хочу ни с кем делиться! Пряник маленький и конфета не очень-то большая… Если всё это разделить на три части, как мало получится! Нет, это же мой день рождения! Я должна всё это съесть сама! Так хочется! Всё съем сама! Сейчас скажу Мамочке — только надо придумать, как сказать.
Я смотрю на Эллочку и на Анночку — у них такие странные лица! Почему, думаю я? И сразу понимаю: они меня жалеют. Они понимают, как мне хочется всё съесть самой. Но они знают, что мы всегда всё делим на три — и я сейчас это тоже разделю, думают они. И жалеют меня! У меня начинает стучать сердце: как же так, неужели я «жадина»? Мы всегда всё делим на три — всё, больше я не буду про это думать, про пряник и про конфету, и я говорю:
— Мамочка! Помоги мне, пожалуйста, разделить всё на три части, а то я боюсь пряник раскрошить.
Когда мы выпили чай, Мамочка спрашивает меня:
— Нинуша, как ты зайцев назовёшь?
— Не знаю, ещё не думала, — говорю.
