Поэтому, когда Нина бросила работу в издательстве (а мама ею очень гордилась), чтобы посвятить себя выгуливанию собак, бедная женщина пережила потрясение. С тех пор отношения между ними разладились. Мать очень хотела, чтобы Нина была счастлива, а в ее представлении это означало иметь солидную работу и успешную карьеру. Точно так же и Нина желала счастья своей матери, что означало безумно влюбиться и жить долго и счастливо.
Обе хотели друг для друга того, чего боялись никогда не обрести сами. И ни та ни другая даже не пытались взглянуть на жизнь друг друга иначе.
— Ну что, Сэм? — Она потрепала его по морде, а потом, когда пес перевалился на спину, почесала ему живот. — Ну что случилось? А, мальчик? — В его взгляде читалось глубокое знание человеческой природы. И она ответила словами, которые могла сказать только ему: — Я люблю тебя, Сэм. Я люблю тебя.
Глава 5
Миссис Констанс Чэндлер слушала радио, когда в дверь позвонили. Радио она слушала ежедневно, дни напролет. Все подряд, от «1010», «Подарите нам двадцать две минуты», «Мы дарим вам мир», «Утро с Имусом» до Национального радио Палестины, как она его называла, и классики, джаза, бродвейских мюзиклов. Радио было ее приятелем, с которым можно спорить, петь, у которого можно чему-то научиться, от несуразностей которого можно запросто отмахнуться. Она слушала радио за работой, как сейчас, когда принимала ванну, смотрела телевизор, когда готовила палтуса на пару к обеду или тофу с азиатскими овощами на ужин, и за едой тоже слушала. Она не слушала радио, только когда делала укладку каждое утро в салоне «Барретт» (один час) и когда ходила к Марку выпить, каждый день в пять пополудни (от одного до восьми часов, в зависимости от того, с кем там встретится).
Когда прозвучал звонок, ее пес Сафир, пятидесятифунтовый бульдог всего в фут ростом (все говорили, что в таком уродстве есть известная прелесть, но сама она полагала, что уродство есть уродство), поднял голову и, глядя на хозяйку, заворчал. Хозяйка бросила взгляд на часы «Тиффани» над камином.
— Слишком рано для… Еще один звонок. Сафир тявкнул.
— Кто, во имя всего святого… — воскликнула миссис Чэндлер, опуская ручку «Монблан», подарок отеля «Белладжио» в Вегасе, на листок желтой бумаги, который, в свою очередь, покоился на зеленом кожаном блокноте. Она оставалась, возможно, единственным из живущих писателей, который продолжал пользоваться авторучкой. И бумагой. Отодвинув стул начала девятнадцатого века, с раздраженным вздохом она поднялась и подошла к домофону. — Они ведь не начнут терзать меня вновь, Сафир, а? Скажи «нет».
Пес молча смотрел на нее, и его выпученные печальные глаза подтверждали худшее. Она нажала кнопку:
— Да? Слушаю вас.
Отпустила кнопку, чтобы услышать ответ.
— Миссис Чэндлер? — Мужской голос.
— С кем имею удовольствие беседовать?
— Миссис Чэндлер, это Дэниел Магуайр. Две секунды тишины, три.
— Дэниел Магуайр, ваш сосед. Мы встречались на вечеринке у Кайев. Мне, наверное, следовало предварительно позвонить.
Миссис Чэндлер досадливо скривилась. Но, тем не менее, вздохнула с огромным облегчением. Обернулась к Сафиру, который весело вывалил язык.
— Предчувствия не обманули.
И впустила Дэниела Магуайра. Затем повернулась к зеркалу, одернула короткий кашемировый жакет, открывавший декольте до нужного уровня, осмотрела черные шерстяные брюки, поправила бриллиантовую брошь на правом лацкане, подняла руки и осторожно коснулась волос, дабы не испортить сделанную утром прическу. Неплохо для дамы пятидесяти девя… четырех лет, напомнила она себе.
Он, должно быть, бежал по лестнице.
— Мистер Магуайр, как мило! И неожиданно.
— К вашим услугам. И зовите меня Дэниел. — Он протянул ей коробку конфет «Сиз».
— Это жестоко, — улыбнулась она.
— Я был в Лос-Анджелесе.
— Лишь этим город оправдывает свое существование. Как мило с вашей стороны! Входите, прошу.
Она вспомнила вечеринку, где они познакомились, и жаркие споры по поводу шоколада: снобистские аргументы в пользу «Тошер» и «Годива», ее непритязательную любовь к «Херши» и его категоричность по поводу «Сиз», конфет для среднего класса, коробку которых он принес в качестве подарка хозяйке. Он тогда очаровательно обошел гостей, предлагая каждому по конфетке. И с первым же кусочком молочного шоколада с орешками в карамели она пропала, навеки покоренная лучшим в мире шоколадом в простой черно-белой упаковке. А ведь она и прежде пробовала выдающиеся образцы. Друзья из Бельгии, Парижа и Франкфурта присылали ей самые дорогие трюфели, изумительнейшие конфеты, вкуснейшие карамельки и ириски. Но ничто не могло сравниться с продукцией «Сиз».
Она проводила посетителя в гостиную, исполнявшую одновременно роль кабинета. Он присел на красный кожаный диван, она — в кресло-качалку.
Открыв коробку, предложила ему конфеты.
— Благодарю, я мало ем сладкого.
— Как вам не стыдно? Не хотите же вы заставить меня в одиночку съесть всю коробку?
Он улыбнулся:
— Хорошо, но только одну.
Он выбрал темный шоколад, положил в рот, улыбнулся.
«Какой симпатичный!» — подумала она. Он должно быть, лет на двадцать моложе ее. Таких глаз она не припомнит. И довольно высокий. Но что-то в нем было не так. Что же? В прошлый раз, у Кайев, она этого не заметила. Тогда он был невероятно самоуверен, эдакий трудный подросток. Сейчас же невозможно не заметить некоторой сдержанности. Неловкости. По-прежнему сексуален, но несколько чопорен, решила она. Он мог научиться этому у пожилой, опытной женщины.
Для себя она выбрала квадратик молочного шоколада, понадеявшись, что тот окажется с карамелью. Откусила — о да, карамель.
С минуту они посидели молча, пережевывая конфеты.
— Эта картина, — начал наконец Дэниел, — школа Хадсона?
Он встал и подошел ближе, рассматривая. Она улыбнулась. Хм-м-м… да он разбирается!
— Да, — отозвалась она. — Девятнадцатый век, Джордж Иннес. Один из моих любимых художников.
— Да, — заметил он, — и я понимаю почему.
Она смотрела на него, стоящего посреди ее кабинета, восхищающегося живописью, и это напомнило ей времена не столь отдаленные, когда такой же молодой человек был преисполнен к ней такого же обожания. И, опустив ладони на бедра, выпрямившись, чуть наклонившись вперед, она решительно произнесла:
— Позвольте предложить вам что-нибудь выпить. Что вы предпочитаете?
Он обернулся:
— Просто воды, благодарю вас.
— Ну а я выпью водки. Уверены, что не хотите чего-то покрепче?
— Благодарю, нет.
Она поднялась и вышла из комнаты, Сафир потрусил следом. Билли прислушался, звук шагов постепенно удалялся и стих в кухне. Убедившись, что опасности нет, он ринулся к столу. Склонившись над бумагами, с восторгом увидел, что это настоящая рукопись.
Очаровательные старомодные завитушки, но аккуратные и вполне читаемые. Так больше никто не
